Чем берут Хемингуэй, Довлатов, а теперь, вот,
Гришковец? Такое ощущение – ничего не выдумывают.
Особенно, если дело касается дневника, в котором
последний честно сообщает в середине «Года
жжизни», что никогда не опубликует его в виде
книги. Известно - никогда не говори никогда.
Читаешь и хочется добавить своего, а в полемику
вступать не хочется. Разве что 250 виски вечером –
это многовато. Вот, если вечером, как вчера,
удачно миновать налитые бокалы, то утром
относительно «чистый» встаешь. И в ванну лезть
отмокать, нет никакой необходимости. И есть лишних
полчаса на дневник, стих и разные, там, письма. Ах
да, Гришковцу же на пустопразную работу бежать
каждый день не надо. Тогда ничего. Для медленно
вхождения в утро – 250 грамм вечером, вполне
нормально. Да, и помоложе меня писатель Евгений
лет на пять будет. А пять лет - считается. А еще -
свежесть морского воздуха Калининграда, вес тела,
тренированность, особенность каждого организма...
Надо все это обдумать внимательно. В ванну
что-ли залезть?

Встретился утром у Казанского вокзала с самарскими
парнями. Договаривались потратить какое-то время
на обсуждение сложившейся ситуации вокруг пляжного
футбола. Сорокалетние, целенаправленные и
последовательные челы, отцы семейств, крепкие
предприниматели... Я их уже несколько лет знаю. С
такими можно в разведку идти.
Время есть. Гуляем в районе Таганки,
разговорились около афиши. Выяснилось, что они оба
ни разу(!) не были в театре.
- Я на концертах два раза был, - выдал один из
них, на что другой угрюмо промолчал.
За разговорами, коротая время, я их до музея
Высоцкого довел.
- Он же закрыт, Андрюх.
- Закрыт. Рано еще. Будем знать, где он есть в
следующий раз.
Мы еще чуть-чуть прошлись, и сели выпить кофе
с утра. Уговорили по ходу две рюмки вискаря, все
обсудили, и не спеша, с перебежкой через китайский
ресторан, двинулись в сторону Футбольного союза…

С юмором у меня было не плохо в институте и в
школе. Анекдотов, правда, и тогда я не помнил, но
участвовал во всяких розыгрышах, разводках с
превеликим удовольствием.
Мой юмор - зайти в темную с игральных карт,
которые уже вышли из колоды, и втянуть в розыгрыш
несуществующей уже масти, своих партнеров. Или,
процитирую байку Хазанова от Зиновия Гердта,
вошедшего за кулисы после спектакля со словами:
"Вы знаете, мне понравилось, а у кого вкус
похуже, те вообще в восторге!" Это мне
близко.
А на первое апреля, я иногда ограничиваюсь
разводкой про белую (или черную) спину, но
окружающие к этому, мне кажется, давно привыкли.

В Саратове после таянья зимних сугробов, на фоне
грязных улиц и тротуаров, весит пылевое облако.
Особенно это заметно вечерами. Проезжая в
непробиваемой пелене на сниженной скорости город
понимаешь, что в это время, он мог бы разместится
(или возглавить) в списке самых противных городов
планеты. И дело нисколько не в плохой его
продуваемости. Город просто не моют. Вообще! И так
много-много лет. Левобережный спутник Саратова -
Энгельс чувствует себя настолько иначе, что туда
стала активно переселяться молодежь, пенсионеры, и
часть думающего населения, продолжая ежедневно
атаковать перезагруженную артерию уставшего
пятидесятилетнего моста.
Случайно услышал недавно выступление уважаемого
человека в местной передаче: "За что я люблю
наш город". Он рассказал кратко свою судьбу
(он, кстати, как и я питерец по рождению),
рассказал о том, что здесь живут замечательные
люди (согласен двумя руками), и выдал неожиданное
и такое классное резюме: "Он (Город) - не
мешает мне..."
Я могу только поддержать. Пылевоград не мешает
мне, но мешают его хранители. Они просто помыть
его забыли, и строят дурацие дома, ломая, не
замечая в пустопраздных буднях того, ауру оазиса
провинциальной культуры...
А еще - от вечного смока и пыли, становится
часто противно и уныло. И часто вспоминаются
друзья, почему-то ушедшие очень рано.

Зимний месяц март Волгу не освободил, но было
много занятного.
Аи с мамой впервые во весь рост попала в
глянцевый журнал.
"Точка Невозврата" отыграла три
концерта (13-го в "Машине...", 15-го в
"Метро" и 27-го в бывшем
"Арсе"). Причем на последнем, я впервые
не был, потому что находился в Москве.
Наконец-то удалось развеяться по делу:
редкая дорога - лучшая перезагрузка. В Москве я
был по делам футбольным, долговым и творческим.
Довольно неожиданно для меня, читал свое
разное аж четыре раза: на "Арт-системе",
в театре "Балаганчик" на день рождении
Светы Бейк, в "Машине..." на фестивале
поэзии и на моем вечере в Пушкинской библиотеке
20-го марта.
За месяц плохо сдвинулся по прозе, но при
этом написал пяток стихов.
Нужно вспомнить и вечер Елены Погребижской в
Пабе на Московской 1-го марта, и просмотр фильма
"Миллионер из трущоб" в Киноклубе.
А еще я, под воздействие своих друзей и
коллег, отдал четвертую часть фильма в работу
новому режиссеру. Посмотрим, что получится...

Дружба - это чувства для меня в определении мало
уловимое. Как можно вогнать в одно определение
понятия "мужское плечо", память детства
и юности, чувствительность и стопроцентное
восприятие твоих мыслей и надежд, полную
открытость с мерой такта одновременно. Если
друзьям что-то надо доказывать, то это уже не
друзья. Но если ничего не надо доказывать, то это
тоже не полноценная дружба. Или дружба в прошлом
периоде.

Ночью в поезде пришел жуткий сюжет. Пытался
отогнать - не получилось. Такая современная
конъюнктурная шняга с ужастиком в базовой своей
идее. Мерзкий детектив. Сцену ужаса, я смотреть не
стал, а в душу главного героя залез по-полной, и
два часа вырисовывал, выдумывал, как бы я выбрался
на его месте. И есть ли какие-то шансы?
Блин, впервые пришла такая конъюнктурщица.
Пьеса ли, романчик ли? Может сценарий? Кто бы
подсказал, нужно мне время на это тратить? А тут
еще незаконченные воспоминания, статьи, сказки...
В очередь, сукины дети, в очередь...

Ей одиннадцать месяцев. Она растет и удивляет
каждый день. Многие вещи закрепляются быстро и ты
уже через несколько дней, недель к ним привыкаешь,
как будто так всегда было. Вот она самостоятельно
ходит по квартире, вот пьет из чашечки... Для
человечества - это обычно, а для каждого нового
детеныша, все приходится повторять сначала. А если
детеныш твой, то это становится еще крайне
интересно.
Скоро мы с Аи дойдем до осознанных вечерних
сказок. Появление осознания торкает родителей
гораздо значительней, чем становление и рост
маленьких мышц.

Ну вот, наконец-то – я иду по этому перрону, почти
бегу. А поезд ждет. А в воздухе весна. А вокруг в
такой же суете на посадку, на расставание мечутся
люди. Можно сказать людишки, хотя мне среди них в
своем городе не сложно обнаружить знакомые лица. А
людишки – это пренебрежительно. К своим ли, чужим
ли... Мне сейчас просто явно не хочется
столкнуться в объятиях с кем-то из них. Они, как
муравьи, наполняют собой ячейки, вытянутой
железной змеи поезда. И для кого-то я сейчас
такой же людишка, право.
Поэтому-то и вернемся к себе, широко идущему,
улыбающемуся, жмурившемуся на солнце. Весна,
перрон, и я в поисках своего вагона. Все еще
впереди: состав не тронулся, попутчики
неизвестны, проводник не вошел любезно с чаем. Или
не любезно. Все еще впереди: история не написана,
а до столицы долгих пятнадцать часов стука колес и
редких остановок. Впрочем, не важно даже, что
где-то впереди столица. Я иду по перрону. Я молод,
гибок и у меня есть варианты приехать в нужное
местно и в нужное время. И все варианты впереди.
Господи, оставь меня в этом кадре! Ну, хотя бы
подержи подольше…

Если ты взял билет в СВ, то жди товарища. Мой
первый оказался ровесник: лыжник по направленности
своего успокоительного равновесия с набором в руке
сериала «Идиот».
- Ты не против?
- Я очень даже за.
- Видел?
- Видел, но не откажусь. Правда.
После четвертой серии мы уселись за разговор о
городе, о Родине, о поколении, о детях. Все как
обычно. Легко нашли пару десятков знакомых,
наговорились всласть и успокоились.
На обратном пути в казахский поезд с изрядным
перегаром впереди круглого тела в последний момент
зашел этакий типчик в пальто. Пантовые звонки по
телефону и невероятный с трелями храп, который
пронзил все остатки моего сознания. Во всех
закоулках был его храп. Не выдержав, в четыре утра
я включил первый раз свет. Потом кто-то отделился
от меня – поддал грузному телу мощный пинок. Потом
я нашел все-таки нож, тесак, топор, стилет, пилу,
но утро помешало. За завтраком мы разговорились.
Попутчик оказался милым человеком от бизнеса из
нашего же времени. Оказалось невероятное
количество пересечений и одно понимание этого
неспокойного мира. И мы наговорились всласть о
городах, о Родине, о нашем поколении, о детях…

Спортивным чиновником я еще не был. Мне отгрузили
за бесплатно целый регион Приволжье (одиннадцать
автономных образований от Саратовской области до
Марий Эл) в плане летних соревнований по пляжному
футболу. Сам согласился, чтобы дураки не мешали.
Дураки могут. А если деньги в спорте появятся,
такие крупные мухи прилетят!

Читал в поезде дневник Гришковца. На какой-то
начальной странице, он, о единственном мною
посещенном, его спектакле рассказал. Как рядом
постояли. Не мог я нарадоваться - так много
совпадает. Но есть и различия.
Если Гришковец утверждает, что пишет дневник
не ради его писательских мышц, то у меня с
точностью наоборот: я пока романы не пишу –
дневники мои ежедневные мышцы.
Гришковец не отклоняется от своего
размышления, не выдумывает ничего, а я иногда вру
взахлеб, импровизирую, путаю на грани поэзопрозы.
Он же стихов, как говорит, не пишет (и тут же
выдает лимерики). А я только стихи по жизни и
пишу. Правда часто они каменеют, удлинняются и
превращаются в отвратительную длинную прозу. Про
то что проза отвратительная, как искусство - это
такая тупая шутка. Мне нравится хорошая проза.
Гришковца, например.
И еще. В определенный момент, я не только
отказал себе в параллельном присутствии в ЖЖ
(своего сайта, и «Литсовета» на избранные для него
вещи, мне хватает), но и закрыл обратную связь
ЗДЕСЬ. Спамы всякие, вирусы, да и некогда братцы.
Я ведь даже еще не писатель.

Днем уезжать в Москву. Выпал неожиданно час. Для
меня выпал. На скорости к дому-музею Павла
Кузнецова. На скорости к этому дому редко ездят.
Тормоза. Забыть ненастья за дверями. На стенах
картины Аржанова. Краски весны. Четыре
автопортрета, спрятанные в зарослях пейзажей,
акварелей. Аржанов, развешанный активным и
подтянутым Соляновым. Владимиру Алексеевичу скоро
восемьдесят два. Его друга Аржанова уже нет с
нами.
Мы пропускаем тишину. Нужно успеть сюда еще раз
вернуться. Походить одному. Постоять напротив
автопортрета молодого человека в полный рост из
темноты. Остановиться…

На выходные вырубился интернет, оборвав мои планы
на выход в открытый космос. Противное, я вам
скажу, чувство, когда вас резко лишают ожидания
привычной невесомости. Выходные вылетели в трубу.

Я вернулся. Ночью напишу.