Я опять не был у него в «Загородном клубе» почти
год и он опять удивил, построив на берегу Волги
мир из леса и его буйной фантазии. Невероятно
сложный ресторанный бизнес разросся и подчинился
ему, Волга отдала (полгода борьбы с неверующими)
разломившийся и ушедший однажды под лёд
понтон-ресторан «Гавань». К нему приходят толпами,
чтобы отдохнуть и зарядиться в его присутствие
оптимизмом. Попавши единожды заезжие столичные
звёзды, бронируют на «Пляже» гостиничные места
заранее. Хвост здесь жил три дня восхищённый...
Со Стасом удобно и неожиданно.
- Поехали, испытаем одну штуку?
Мы одеваем водонепроницаемые комбезы и через
десять минут на огромной скорости с прыжками через
волны, летим за катером одного из его друзей. Мы
удержались - фал лопнул.
- В прошлом году я попробовал парашют. Во
второй попытке он закрылся. Хорошо ребята успели
дёрнуть, а то бы метров с тридцати на дамбу...
Сказал, чтобы парашютов здесь не было.
Он умеет и делает всё сам, по-своему, но лучше
всех. Он мечтатель и гражданин, но не любит любого
пафоса. Женщины, дети и собаки преданы ему
навечно.
Р.S. Через два дня Элина родила ему сына -
третьего ребёнка в семье.

Он давно почти ничего не видит, но тело у него в
полном порядке, а руки «золотые». Он один из
лучших мануальщиков города. Говорит всегда просто,
но невероятно оптимистично. Попрощавшись с нами,
он поехал кататься… на водных лыжах. Зимой он
бегает в связке на простых, посещает с коньками
каток. Он воспитывает сына простым своим примером,
а его небольшая яхта всегда в лидерах парусных
баталий. Никто и не думает, что один из троицы
экипажа давно работает на ощупь.

Утром тебе приснился плохой сон, и мы мгновенно
собрались на кладбище к твоей бабушке. «Троица» -
светлый, тёплый и ясный праздник надежд на долгое
и доброе лето.

Я стал крёстным маленького мальчика Павла. Павел –
сын моего школьного друга Пашки. Пал Палыч –
теперь один из тех за кого я в ответе здесь. Он
укрепил меня, мои уставшие к концу крещения, руки
своей годовалой тяжестью.

У каждой ситуации есть выход, но не из каждой хочется выходить.

Не приходящие вопросы кто я, где я, зачем, с
наложениями и отголосками в тяжесть нынешнего
сердца… пока ты не вырываешься из города
посмотреть на матч своей ветеранской команды.
(Выйти сам в тридцатиградусную жару сегодня ты
благоразумно не решаешься).
В отсутствие линейных, тебе дают в перерыве
флажок судьи, и ты бегаешь счастливый вдоль кромки
поля, сбиваешь сандалиями ноги и забываешь
наконец-то на малые мгновения – кто я, где я,
зачем…

- Ты можешь быть другим? Ты можешь не быть
грустным?
- Это сложно. Наверное, уже и не получится.
- Но посмотри вокруг, как здорово. Весна.
- Здорово детским глазами - травка растёт, дорога
бесконечна. Здорово птичкой в полёте –
она вернулась на Родину, впереди целое лето.
Тяжело крестьянину и кобыле. Майская жара. Посеять
они не успели, работают затемно и напрасно –
земля-то сухая. Вся радость в падение… в короткую
мучительную ночь, в попытке преодолеть напрасным
мучительным трудом, страх.
- Я не понимаю?
- Это хорошо. Не время значит.

Мама досидела концерт до конца вместе с внуками и
со мной, и только на улице возмутилась.
- А зачем так громко, они же себе мешают?
- Рок, понимаешь ли. Рок обязывает. Драйв у
них такой.
- И стихи у тебя получше в целом будут. Вот
только «крылья» в конце…
- Что «крылья»?
- Понравились.
- Стихи для песен, мамочка, должны,
возможно, отличаться от музыкой ей не
обременённой. (Что это я сказал такое? Стихи - это
песня изночально.) А песен у Бутусова хороших
много. Почти все. Просто за шумом, ты не все
смогла сегодня услышать.

Ночью была светлая фраза. Я повторил её
многократно про себя, но утром так и не вспомнил.
Не восстановил. Нам-то всем и нужна-то – одна
удачная светлая фраза.
Может быть та, что ушла от меня ночью…

Такой бесконтрольный запой вокруг. Открывающиеся
бутылки, тела - пущенные в расход сразу, или
добивающие себя постепенно. Парни в обнимку,
поддерживающие друг друга с трудом, по пыли
русской деревни.
Друзья, дети, отцы (многие уже не в силах,
или отсутствуют). Такой простой русский способ,
попытки выхода, в стопроцентное попадание в
одиночество утра и в примитивно разбитое тело.
Запой. Печень болтается отдельно, голова
исторгает вместо слов желчь. Всё ещё можно
исправить. Но зачем?

Ты ходишь на границе одного выстрела. Ты понимаешь, что защищаешь
державу, детей, счастье, но гарантировать отсутствие выстрела не в
твоих силах. Смерть ходит с тобой по ночам, заглядывает в твои
надежды, сбивает твоё дыхание. Ты уже не боишься смерти. Ты, будучи
воином, понимаешь – граница будет более уязвима. И хотя держава не
заметит, но дети ещё не готовы. А счастье казалось, так возможно.

Друг мой – волшебник. Делает добро вне очереди.

Денег на фильм он не дал. Я так и думал. Просить я
никогда не умел.
Гордые получают бублики от баранок. Либо
пекут их сами из воздуха, скребут по сусекам...
Учиться просить поздно, подумалось мне, когда я
вышел, посвистывая на летнюю улицу Пылевограда.
Просвистывая.
Колобок солнца покатился параллельно
моей машине.

Со мной и в институте не просто было: все - в
баню, я уже из неё. Все - про любовь у костра, я –
про катастрофу. Они на до мной не смеялись, но
оставили одного. Ушли в баню. Или я не пошёл?

Они сорвались разорванной цепочкой машин с целью
встретить один розовый рассвет. Длинное плато
соленого озера, степь, несколько натурщиц и мужчин
с огромными фотоаппаратами. Они уехали из города
на соленое озеро Эльтон, встретить рассвет и
себе подобных.