Басейн рухнул и дельфины оказаллись на голом
манеже пылевоградского цирка. Символичные
безупречные линии дельфинов и испуганно-негодующая
толпа вокруг арены. Свет в зале по инструкции
быстро отключён, в фойе по щиколотку воды и звуки
подъезжающих машин МЧС... Пытаешься ухватиться за
очередные контуры символичности, а надо спасать
дельфинов!

- Пауза может затянуться.
- Хуже, когда её нет.
- На долгую паузу имеет право сказавший...
- Сказавший что?
- Правильней - "много".
- Ты понимаешь, что такое много?
- Больше, чем не говорить... совсем.
- Тогда я давно отстрелялся. Или это просто
длинная внимательная пауза. К её моменту нужно уже
иметь образ и не корчить гнусное лицо.

Сосед меняет меня в лифте в зимнем рыболовном
облачении.
- Пойдём вместе? Здесь, напротив дома, головли
клюют на полкилограмма. Килограмм!
- Пойдём, но не сейчас.
- Когда?
- Ну, может в следующую зиму.
Одногрупник шлёт из Паласовки студенческие
фотки по нету. Скучно ему - мы обещали на охоту и
в баню.
Друзья-футболисты обучились на прошлом уикенде
спускаться на горке в Хвалынске и зовут в дорогу.
- Нет ребята - не получается никак.
Стою я в посередине комнаты, гляжу в окно,
думаю. Короче, занят я очень.

Сказки пишет мой больной друг. Маленькие добрые
сказки. Сказки не живут без любви.
Повесть о президенте написал невесть откуда
взявшийся некто Минаев.
Мои сказки, романы, повести, а теперь и стихи,
лежат на дальней полки и нет никакой уверенности,
что я на неё сегодня полезу.

По-молодости, для того чтобы выйти из устойчивого добротного
состояния, нужна неприятность - некое дурное событие.
В зрелости порой, чтобы вернуться в себя нормального, думающего,
самодостаточного, нужно приложить максимум усилий.

Человека определяют первых семь, первых семь
вокруг. Кто-то удаляется, приближается, но первых
семь "играют свиту". Можете вслух не
перечислять, но не забывайте считать про себя
друзей, любимых и близких...
В моей семёрки сейчас двое тяжело больных, двое
- глубоко нездоровых и пара явно не молодых людей
(преодолевшие свои семидесятилетние юбилеи).
Седьмая среди них - девочка, которую я не видел
почти два года...

- Почему такие граустные стихи? Вам же завидовать все должны.
Завидуют.
- Девушка, дорогая. Кто завидует? Кто должен? Зависть - чувство
нехорошее, разъедающее. И нет теперь стихов, нет. Сгорели, утонули в
клокочущим напрасно сердце.
- Ничего не бывает напрасно.
- Я знаю, знаю. Поэтому-то и сгорели...

Нам продлили до двенадцатого года, над городом
вверх по реке, переработку химического оружия. А
то вернуться тараканы и остануться ещё здоровые,
оптимистично настроенные, мужики.

Доктор рассказал мне о новой всемирной болезни -
хроничекой усталости бизнесмена. И никому не
объяснишь, что менеджером и бизнесменом я стал
случайно, благодоря эпохе. Таких - четверть страны
(ну может, поменьше). И невозможно даже придумать,
кем бы мы (и я среди этих прочих мы) были, если бы
Горбачёв не отпустил возжи. Но подсевших хроников,
с их пути и обычно, уже не свернуть...

Когда утром после душа, он лижет тебе ноги и заглядывает в глаза.
Когда он следует за тобой по пятам и чувствует твои изменения в
настроении. Когда у тебя появляется возможность общаться с живым
существом без слов, ты понимаешь, что на ковчеге собака была второй,
следом за человеком.

Тридцать миллионов соотечественников думают и
надеятся, что они убежали. Оставшиеся, что и здесь
неплохо. Самое сложное зависнуть между и
бессконечно думать о выборе. Со мной этот период
продлился более пяти лет и оставил мину
мучительного размышления о...

- А я не бездельничал. Я слушал диски с Чеховым,
Гоголем. Гоголь был страшный драйвер. Страшный.

В поисках антидепресантов, я неожиданно выяснил,
что каждый день глотаю таблетки способствующие
самоуглублению, самокопанию. Надо мне это?

Бессонница - сестра депрессии.

- Твой дневник читать - себя мучить.
- Не читайте!