Он стал прятаться от моего гнетущего минора. Он
стал уходить на дачу, на Волгу, везде... И больше
некому объянить главное. А ему это зачем? У него
своего хватает: давление, нервы... И самое
интересное - главного не существует. Главное всё.
Умение продолжать, меняться и стоять, оставаться
собой и снимать маску боли. Главное не может быть
одно. Его никто не знает. И зачем?

Мы пришли к нему вчера на кладбище с сыном.
Могилку и дорожку к ней за сентябрь вымостили по
согласованному плану камнем, оградку поменяли. Мы
стояли у него вдвоём молча. Как бы ты мне помог,
если бы был здесь с нами в порядке. Как бы ты мне
помог поговорить с этим закрытым мальчиком. Но я
ведь и не плакал с детства на твоём плече, а
тянул, спасал тебя, мальчика, девочек... Как я
устал, папа!

Костя попросил описать второй пляжный чемпионат
страны по футболу в Сочи, а я откладываю,
откладываю...
Очередная питерская группа, достойно сделавшая
организованный приличный турнир. Не безвозмездно,
конечно. Где-то купили и привезли красавец стадион
примерно на три тысячи
мест, смонтировали почти в центре города,
насыпали два поля изумительного песка и вызвали
шестнадцать команд на битву. Почти на двести
человек заявленных - один бразилец, Фернардо.
Безусловно, он же был лучшим из всех.
Московско-питерские команды понравились по
организации и логике. Весь пъедестал их. Там где
есть деньги - появляется тренировочный процесс,
там где регулярные тренировки - нарабатывается
мастерство. В восьмёрке ещё сочинцы (учившиеся
игре по ходу), пензяки (дважды чемпионы мира... на
болотах) и две саратовских команды. Это
закономерно. Мы раньше всех начали и если бы не
сетка турнира и чуть повезло, могли побороться и
за призовое место. Хотя справедливей, наверное,
так.
Октяборьский мокрый Сочи: мои разболевшиеся
зубы. Пятка. Душа... Зачем я туда погнался? От
кого? Ожидание матчей, пропуски часов невыносимы.
Молодые мужчины играют в песке с мячом в стыках,
контактах, набивая синяки, ломая порой пальцы...
Даже здесь понятно, что осень пришла: море
холодное и часто идёт дождь.

Я узнал его с трудом по характерной
медвежеобразной походке. "Лёшка,
Лёшка..." - я два раза нажал на клаксофон
своего автомобиля, когда он быстрым шагом проходил
мимо набитого машинами перекрёстка.
Пока я соображал и открывал свою форточку,
небритый крупный мужчина нырнул в заднюю дверь
красного трамвая. Сколько же лет прошло? Около
тридцати. А знакомы мы были и дружили в школе не
более пяти. Увидимся ли ещё снова? Признал ли бы
он меня, лысого мужчину в большой тачке,
сигналящего на перекрёстке, если оглянулся? Как
сложилась его жизнь?
Зажегся зелёный свет и я поехал на намеченную
заранее встречу в противоположную сторону от
Лёшкиного трамвая.

Он пришёл со своим новым глянцевым журналом с
предложением поучавствовать в охвате творческой
составляющей Пылевограда, и я опять оживился. Я об
этом знаю достаточно, и думаю, что в
провинциальной Россиии, в моём городе, наличие
твоческих людей придаёт всему надежду и смысл . Он
живёт и наполняется содержанием от своих, чаще
бедных, художников. А тут новый журнал. Поможем,
подскажем, поучавствуем...

В тот момент, когда я наконец-то заснул, залаяла собака...
В тот момент, когда я наконец-то заснул, залаяла собака, и я, как
украл время у ночи, для работы над стихами и дневником.

Мой юмор забрался в меня так далеко, что о его
наличии многие новые знакомые и недогадываются, а
старые порядком подзабыли.

Когда родители рассматриваются ребёнком в виде
обязательных спонсоров, а мозг его дремлет, их
общее будущее вырисовывается наподобие минного
поля: можно случайно неприятности и проскочить, но
шанс есть подзорваться.

Она заболела на третий день пребывания на юге:
сильная пронизывающая боль и на утро
обозначившаяся хромота. Других предпосылок, кроме
абсолютной приближенность к своей команде пляжного
футбола, не было. Мальчишки, молодые мужчины,
бились в пяти метрах в контакной игре, забивали
голы, ломали пальцы, а у меня дико заболела пятка.
Старая накопленная ударами травма, реальная боль,
вернувшаяся по случаю. Самарцы утром подкололи:
"Ты, кажется, Андрюха не играл". Иногда
погружаешься так, что играешь и глазами. Как раз
тот случай.

Первый восходитель страны, один из лучших в мире
оказался скромным пятидесятилетним мужчиной в
джинсовой рубашке на выпуск. Слово не попросил.
Или отказался. Привык он там, наверху, более
молчать, экономя силы в ожидании внутренней
команды: "Можно". Можно идти вверх
дальше. А что здесь? Суета. Не объяснить, как ему
было в последний раз возвращаться за 200 метров от
вершины, потеряв на глазах рядом, стёртых лавиной
четырёх товарищей. Заглянул я не надеясь на память
в написанную мной за два года раньше, первую часть
"Июльского полнолуния". Там герой уходит
с вершины обратно за 300 метров. Надо исправить.
Бывает. Бывают совпадения. Вот он живой герой
рядом, чуть в стороне от общей толпы. Тихий и
скромный, привыкший и почти вынужденный всей
предыдущей жизнью, собираться в дорогу снова. Ему
осталось пройти всего два восьмитысячника. Они
ждут. Хотя горы, думаю, его семья ненавидит.

- Не с кем тут говорить. Маленький уездный
недоделанный городок.
- Но и в столицах также.
- Знаешь чем отличается культурное общество от
не...
- Ну, скажи.
- Культура любопытна. В Питере после
выступления, когда я как выжитый лимон (и это
видно!), меня долго пытали вопросами. А некто К.
потом ещё терзал отдельно по своей программе. Им
просто интересно!

- Ты хотел стать самым хитрым: и удовольствие со
славой черпануть, и достаток свой наращивая, жить
припеваючи. Так не бывает!
- Почему?
- Так не бывает! За всё нужно платить. Художник
должен быть бедным и голодным, а бизнесмен
прагматичным и жестким. И... не поэтом. Датским
стихоплётом - пожалуйста, а стихотвором - увы.
- Почему?
- Потому что их разных опер. И... так не бывает!

Чтобы не выглядить жирафом, осталось только
сдохнуть, как собака.

У каждого свой стрелочник. Он и виноват.

Зачем-то вывешиваю старые стихи на сайте
Литсовета. Кого проверяю? Да пусть читают
желающие. Книги мои в пыли были...