Уж лучше бы я никогда не снимал эту вратарскю маску неудачника. Уж
лучше я бы в ней умер. Уж лучше бы умер...

На повороте я понял, что совсем один. Почему-то на
этом повороюнте Мичурина-Вольской, я понял?
Десять вечера. Пришлось тормознуть, открыть
окно с воздухом в лето, нащупать в кармане
мобильный телефон. Сделать звонок другу юности.
- Мы на даче. Уже пожарили шашлыки. Приезжай!

- Спасибо, Андрей. (Шестьдесят километров -
я просто сегодня не доеду).
Ещё звонок.
- Это я. Ты можешь собраться за десять минут?
- Да, я уже одеваюсь.
Поворот. Остановка. Фирменный магазин
алкоголя. Раньше мы сбрасывались на портвейн.
Какая длинная жизнь! Девушка объясняет мне разницу
между французскими коньяками и испанским бренди.
- Французы - "фуфлыжники". В
сороковом они сдали страну. В седьмом - испугались
выбрать
женщину в президенты.
- И вы там были?
(Я повис на молчании. Я был, кажется, везде.)
- Был…
(Какая разница?)
- И всё-таки, ваш выбор?
- На все.
Мы пьём двадцатилетнее испанское бренди на моей
кухне на двоих. Мы говорим с Димкой о
наших дочерях. Где-то через полчаса я засыпаю.
- Наши силы на исходе?
- Дело не в этом. Мы думали, что всё им
объясним, а ничего не познали сами.
- Так уж и ничего? - Ничего. Мы даже не
сможем отправить их в нашу юность карнавалов при
чуме.
- Мы пережили чуму.
- Ты думаешь? Ты думаешь здесь можно что-нибудь
пережить?
Мы говорим о наших друзьях и поминаем ушедшего.
- Двадцать второго будет год.
- Двадцать первого.
- Я всегда поражался твоей памяти. Как ты её...
-...не пропил? Андрей, я пил одну только
водку. Одну!
- Феномен водочной очистки. Думаю, что ты
ошибаешься - дело не в водке. Ты просто феномен.
- А ты?
Пауза)
- А я хочу извиниться.
- Не надо.
- Нет, я, правда, хочу.
- За что извиняться?
- Просто. Некоторые не успели.
Он снял меня с тяжелой темы, заговорил всякими
глупостями.
- Ты спишь?
Провал шьётся решительным вставанием. Я проводил
его до такси. Вернулся домой. Позвонил дочери в
Канаду.
- Ты собираешься... домой?
Полина хохочет. - Я тут на чужой машине. Они
здесь все играют в гольф.
- Гольф?
- Ну да, в гольф. А вы?
- Мы проиграли финнам в хоккей. А если про
гольф? Одно большое заросшее поле. Всё тоже, что и
два года назад. Ты помнишь?
- Конечно.
- Я без тебя там больше не был. А если
хочешь о Родине, то у нас ничего не меняется. Мы
люди северные...
- А я?
- Ты сама должна разобраться. Каждый сам.
Сцепленное воедино
"целую-люблю". Пауза уставшего взгляда
на подсвеченную ночную Волгу. Репортаж из
Финляндии с "Интервидения". Поёт
страшная финская прима, как напоминание. О чём?
Надо доехать и до них что-ли? Может там начинается
Всё. Странная ассоциация с комарами.
Финны, финны. Пьяницы, проезжающие по
Кольскому полуострову из Питера, мимо нас
студентов, играющих на гальке в футбол в
середине восьмидесятых. Нас победили финнсие
стрелки-хоккеисты. Озвереть!
Прямолинейная, просторная, "овечкинская"
страна. Мы оказались прямолинейней, чем финны!
Странный, и не привитый от комаров, народ.
Причём тут комары? Ах да, весь день Астра мыла
окна в мир, ставила москитные сетки. Девушка из
другого времени. Друзья юности. Такая долгая
жизнь.

Время ушло вместе с отпущенной водой из ванны, оставив моё тело в
белом пространстве безвременья.
Возвращаться? Как возвращаться? Зачем? Ну не мог же я задумавшись
проскочить в узкую воронку прошлого? Я то проскочил - тело осталось.

Ненавижу это ощущение, что вот-вот и наши
проиграют. Предчувствие конечно с возрастом
несколько успокаивает тебя, готовит к пустоте,
освобождает от встреч не по делу с инфарктами, но
позитива какого-то от него не извлечёшь.
Щемящая свобода внутри до того, как
красный вратарь не пускает решающую шайбу в рамку
наших ворот.

«Эйфория» любви, на которую вчера ночью мы упали
в «ночной просмотре» первого канала, лишь
подтверждает, что мастера у нас не перевелись. Кто
ищет в кино чистоты и добра может не задумываться:
посмотрите фильм "Эйфория". Не
пожалеете.

Так и пришлось мне вести их вечер. Я и не
отказывался, хотя голова болела жутко, слова с
трудом из неё извлекались. Хорошо, что есть
возможность «отбатрачить» вдогонку на сайте.
Возможно, кто-то из них прочтёт.
Юрий Григорьевич Проскуряков – человек
энциклопедического склада, знаток истории,
живописи, поэзии и огромного количества людей в
городах Саратов, Москва и далее везде, наконец-то
под давлением друзей, решился на выпуск первой
книги стихов «плачи и голоса заживо погребённых» с
графикой замечательного саратовского живописца
Владимира Алексеевича Солянова. О Юре и его книге,
я уже писал совсем недавно. Книга удалась и
представляет собой три главы невероятно плотного
по образам и решениям текста.
В галерее студии «Река» мы сделали
экспозицию масляных и акварельных работ Солянова,
в зале поставили огромные, лаконичные абстракции
мастера, на протяжении выступлений на экране
телевизора с дисков в произвольном порядке
появлялась графика художника. В конце этого месяца
Владимиру Алексеевичу исполняется восемьдесят.
Юрий Григорьевич недавно прошёл свой
шестидесятилетний рубеж.
Читали стихи, говорили о живописи. В конце
неожиданно согласился и взял слово художник. Он
говорил не много, но от него исходила сила и
спокойствие пожившего и провидевшего человека.
Владимир Алексеевич отрабатывал несколько
десятилетий зарплату, работая реставратором в
Радищевском музее, рядом с Гущиным, Аржановым…
Возможность творить, оставалась по выходным и в
отпуске.
- Нас было пять не признанных художников. Если бы
мы не помогали друг другу, то не состоялись бы…
Мощные прямые не провинциальные формы
абстракций. Энергетика молодых картин и мудрость
Мастера. Невостребованность при Советах и
негласное забывание после. Я задавал ему,
извиняясь, вопрос в приватной беседе в машине.
- Нужно ли так долго?
- Пока есть идеи – имеет смысл.
Мы вышли вчетвером из студии последними.
Было уже поздно, но Солянов отказался от
возможности доехать до дома.
- Мне здесь не далеко. Я пройдусь.
Он тепло нам улыбнулся, все крепко
попрощались, и я повёз в беседах обо всём
Проскурякова с женой Витой через двухкилометровую
Волгу на окраину Покровска.

Мой товарищ из школьных времён Женька, пригласил
меня сегодня вечером в гости домой…на яхту. Он
живёт на ней всем семейством с женой и тремя
детьми уже полгода. Живёт и попутно доделывает.
- Что взять с собой? - спрашиваю Женьку по
телефону.
- Кофе. Остальное всё есть.
Мы обошли, облазили тридцатиметровое
сооружение с рассказами ваятеля и изучая на стенах
фотографии начала строительства.
В длинном бортовом коридоре лежат картины
кораблей. Женя - художник, фотограф, клипмейкер
явно не провинциального масштаба.
- И ты на самом деле на ней куда-то поплывёшь?
- Поплыву. А зачем я её тогда строил?
Его цель уйти на яхте года через два в
нейтральные воды Средиземного моря и продавать в
там свои великолепные картины. Мне же до этого
нужно успеть осуществить с ним несколько
творческих проектов. Возможно, тогда заслужу и
Женя возьмёт меня с собой… юнгой? Хотя о юнгах он
давно и серьёзно позаботился сам.

Рябь набежавших волн лица за мифическим катером.

Я еду со своими «стариками» на дачу. Владимир
Иванович, рассказывает мне о фотографе-марийце
(мама и В.И жили в юности Йоашкар-Оле),
ослушавшемся приказ не снимать момент подписания
капитуляции. Та фотография с маршалом Жуковым
обошла все газеты Европы, а фотограф, будучи в
звании майора мог бы явно пострадать головой. Но
на фоне Победы его тогда простили. Как известно,
Акт о капитуляции был подписан 8 мая в 22.43 и
Европа празднует годовщины Победы в отличие от нас
на день раньше. «Большой санный путь» о котором мы
говорил Игорем в прошлом интервью, простирается от
нас в разные, в том числе и временные, стороны. Мы
не белые вороны – мы так живём: далеко от всез и
по своему.
9 мая, когда война на бумаге была закончена,
наши танки освободили Прагу. Но сегодня ближе к
вечеру тех же чехов мы подвергнем разгрому… на
хоккейной площадке. Времена меняются, но 9 мая мы
никому никогда не проигрывали. Даже
братьям-славянам. Я же, после первой утренней
выполненной миссии, по ходу в город, заехал
поговорить с поэтом о далёкой войне. Игорь начал
без подготовки.

- Я думаю о войне с детства. Сначала восторженно
детскими мозгами, прочищенными советской
пропагандой. Тогда я ненавидел фашистов и считал,
что наша Родина – великая страна.
Но шок произошёл рано - в тот момент, когда я
узнал реальные наши и немецкие потери. В этот
момент меня просто ударило. Так не бывает!
Наступающая сторона всегда теряет больше народу,
чем обороняющая. Были бы потери один к одному, ну
на худой конец – один к двум, но когда разрыв
между погибшими в разы. Когда я узнал, что
красноармейцы сдавались в сорок первом армиями,
дивизиями. Произошло прозрение - существовало
какое-то страшное предательство.
Возьмём простой пример. Танковая стратегия.
Уничтоженный перед войной маршал Тухачевский,
призывал к созданию больших танковых корпусов.
Сделано было с точностью наоборот – танки были
рассеяны мелкими группами по подразделениям. В
результате немцы со своей лобовой тактикой
железных клиньев захватили половину европейской
части Советского союза.
Мы могли бы сохранить огромное количество людей.
Страшное досада и разочарование от этой ужасной
ошибки, живут во мне до сих пор. И отсюда тот
страшный вывод, который мы делали в одном из наших
интервью – России могла бы иметь сейчас совсем
другое население (на 100-150 миллионов больше) и
совсем другую страну.
- Отрицательная прогрессия потерь через два-три
поколения…
- Совсем другая страна! Добавь к этому гнусавую
политику советской верхушки в течение нескольких
десятилетий ссылавшихся по любому поводу "к
последствиям войны". Германия давно
восстановилась, а мы оставались и должны были себя
чувствовать убогими людьми. Человек не мог
построить себе дом. Я не мог...
- Игорь, а если мы попробуем сделать допущение,
что советская армия не подверглась до войны
сталинским репрессиям?
- В истории не надо ничего допускать. Мы
потеряли традицию воспитания офицеров, генералов,
главнокомандующего.
- Не забудь, что в короткий срок вместе с
Гражданской, мы дважды эти традиции теряли.
- Будённый, который бросал своих кавалеристов с
шашками наголо на танки… Жизнь глупого
необученного лейтенанта на войне длинной в три
минуты… Учить было некому.
Как могла победить безголовая армия? Если
говорить в историческом аспекте, то в сорок
первом, мы войну проиграли, потому что проиграли
будущее России. Не забывай, что тех же
освобождённых из плена солдат и офицеров, после
войны загнали в свои лагеря.
- Чудовище и иже с ним, унизил свой народ
многократно!
- Не будем о нём.
(Все известные мне реплики Игоря о Сталине, если
объединить приближаются к понятию недоделанного и
мерзкого человека.)
- Лучше о немцах. Парадокс в том, что и они не
были готовы к войне. Проще всего это понять по
танкам и другому вооружению немцев. Они работали
на старых машинах.
- Но большего катализатора для создания новой
технике, чем сама война не существует.
- Согласен, Андрей. Миф о том, что «Тигры» и
«Пантеры» достойные машины для тех, кто не знает,
что армию немцев долго тянула "рабочая
лошадка" Т-4. Немцы испытали шок о встрече с
броненепробиваемыми Т-34-ками. Но их было мало. И
они были рассеяны.
- А почему именно танки всё время? Ты, сын
лётчика…
- Я рассказывал тебе раньше, что в детстве,
перечитал очень много в библиотеке лётного
городка. Не сказки, не художественную литературу,
а техническую информацию о вооружении. Я знал, как
устроены гранаты, пистолеты, автоматы и т.д. Но
танки второй мировой войны произвели на меня
неизгладимое впечатление. Как первая любовь. За
танками шла авиация. Я знал все особенности
самолётов до деталей.
- Вернёмся к немцам?
- Стратегическая ошибка упование немцев на план
блицкрига, мне до сих пор не понятна. Обладая
мощнейшим интеллектом генеральского корпуса и не
подготовиться к возможности увязнуть в русскую
зиму?
- Удивительно, что не были глубоко просчитаны
другие варианты?
- Удивительно, что их не было!

- Я попробую, Игорь, наши предыдущие высказывания
немного объединить: две страны, в одно и тоже
время, расширяющие свои территориальные и
политические притязания на мировое господство, две
страшные чумы на планете – фашизм и коммунизм, с
двумя маленькими безгранично самолюбивыми и
деспотичными царьками, подошли в сорок первом году
прошлого столетия по-разному, но до конца не
подготовленными, к главному сражению…
- Ты прав, коммунизм в сталинской обёртке мог
казаться миру даже опаснее, чем фашизм. Меня
удивляет сейчас только одно – степень крайнего
ожесточения друг к другу немцев и русских. Две
умнейшие нации с глубокими культурными основами,
создавшие в поле мирового разума огромное
количество… всего, опустились до уничтожения
уровня аборигенов. Чем всё закончилось? Победой
одного зверя над другим?!
- А сейчас, через шестьдесят с лишним лет, Россия
извлекла какие-то уроки от тех четырёх страшных
лет?
- По окончанию войны мы обладали самой
совершенной армией в мире. Не беря в расчёт
американскую атомную бомбу. Против нас они бы её
никогда не применили. Никогда и ни за что – они не
сумасшедшие. Танки же у американцев были никакие.
Хорошо обученная пехота была только у нас, да и у
немцев. Естественно, до разгрома. Только наши
воины могли окапываться в ровном поле и
отстреливаться до последнего патрона.
Россия вышла из войны с самой сильной армией
мира, но у меня с ней сейчас связаны крайне
неприятные, горестные и тяжёлые ассоциации. В этой
войне мы проиграли страну, Андрей! Но нам
показалось этого мало, и с помощью страшных
ненужных репрессий, мы окончательно её ослабили.
Немцы же просчитались не только от наличия
однобокого плана. Они наивные думали, что их будут
встречать объятиями на «освобождённых»
территориях, а они попали на повсеместную
партизанскую ненависть в «захваченных». Они
освобождали Россию от коммунизма, так же как мы
после Европу от фашизма.
- Мы говорим не о нациях, не о людях, а о
параллельно существовавших жутких строях?
- Именно. Русские и немцы – воины, подтвердившие,
что достойные уважения. В отличии, например, от
французов под предлогом сохранения страны,
покрывших себя вечным позором. Майонезники. Сдать
страну – это позор!
- Не по дартаньянски... А у тебя осталось
впечатление от детства, когда ты сожалел будучи
мальчишкой, что в той войне не поучувствовал? Это
сейчас мы понимаем, что это было четыре мрачных,
голодных…
- Истерических…
- Четыре мрачных, голодных и истерических года.
В этот момент к нам подошла жена Игоря, Татьяна,
и я адресовал ей последний вопрос.
- А как вела себя православная церковь в эти
годы?
- Правильно. Он поддерживала русских воинов. К
тому же получила некоторое послабление: были
открыты приходы, из тюрем были выпушено некоторое
количество священников. Помнишь, известнейший
эпизод обороны Москвы, когда Сталин разрешил
облететь на самолёте вокруг неё по всему периметру
с Чудотворной иконой Владимирского монастыря. И
сразу после этого ударили тридцатиградусные
морозы. Техника немецкая встала, войска помёрзли.
Игорь тут же добавил.
- Техника встала, потому что была заправлена
летним маслом.
Надо сознаться, что в расшифровки этого интервью,
я попытался убрат, все длинные рассуждения Игоря о
преимуществах или недостатках нашей техники
(прежде всего артиллерии и танков). Его удивления
на разные темы.
- Странно, как они сражались по узким улочкам
Германии? Они же, и это видно на военных
фотографиях, железные кровати от снарядов от
"фау" вдоль по корпусу приваривали.
Я оставил на время в своём архиве рассуждения
Игоря о своевременной переделке колёсных А-20 («с
нашими-то дорогами») на Т-34. Или об идентичной
смелой пехотной тактике уничтожения немецкими и
нашими солдатами, танков, посегментно:
«гусеница-пушка-экипаж»…
Мы говорили с ним о двух параноиках, правящих
своими странами в тяжелейшие годы.
О странном, но и логичном ходе истории. Об
уникальном опыте России по созданию тяжелых
танков. Мы брали дальше и шире. И было понятно,
что каждая тема требует дополнительной проработки
по книгам и времени написания. Возможно, мы
вернёмся к этим темам позже. Возможно, что скоро.
Четыре истерических года и память десятилетий.
- Война – это сгусток страха, Игорь.
- Не было бы новой войны, Андрей.

Кусать больных не стоит. Можно заразиться!

Разница есть: сказать своё мнение, а после этого "хоть
убивайте", или же убить, но не дать сказать.

Парализация, ввинченными кратерами в череп глаз.

Пока я не выпил кофе, меня ещё нет.

говорят лицо, формирует жизнь
почему у моего оптимиста-героя
маска боли