Мы говорим о нём везде и со всеми. Так мы ищем
образ героя и вытаскиваем нас из ямины бытовухи. Я
работаю проводником. Я проводник, посредник слов и
мыслей в поисках Великого Русского.

Я спал десять часов. Мои силы кончились вчера на строчке:
«В мучительных размышлениях я представил иную картину своей жизни…»
Утром я дочитал повесть Игоря: «Страх, который меня убил». Страх,
который убил его, меня, всех. Всю страну. Я не спал так долго много
лет. Силы мои не беспредельны.

Едим ведро мелких раков.
Вл.Ив.: У меня уже конус такой, как у Верещагина
на пирамиде.

«Захожу утром с поезда в Ленинградское кафе (знаю,
что в нём сосики хорошие), а там иностранный
матросик, финн, наверное. Лежит он мордой в
огромном количестве шелухи от раков. Целый стол
шелухи.
Вот это да. Я немею.
Мимо проходит уборщица и так мне невзначай,
вполголоса:
- Третий стол уже…»

Владимир Иванович – сухой подтянутый давно не пьющий
алкоголесодержащее мужчина в возрасте семидесяти с хвостиком лет,
поглощающий в огромном количестве молоко и ячменное печенье, научивший
всех в своём окружении есть по утрам дольку чеснока… Владимир
Иванович, наполненный энергией и огромным количеством исторической,
технической и прочей информацией, помнящий сотни анекдотов из
советских времён, а также фраз, подхваченных от мамы, из новых
российских сериалов… Владимир Иванович, не дающий мне даже спокойно
газон на собственной даче покосить.
- Я справлюсь. Дайте поработать в тишине! (звук газонокосилки не в
счёт)
Сделал вид, что обиделся, ушёл, а в момент моего минутного
замешательства (звонок из Италии от друга), мгновенно перехватывает
инициативу. Этакий Лев Толстой современных мест…

- Можно ли определить степень любви по утреннему расположению
любовников на больших кроватях?
- Ммм… Есть такие, кто вообще спят на разных кроватях.
А как быть с полярниками, моряками, которые приходят любить на
побывку?
- И вправду, а как с ними быть? Они без классификации.

- Как вкусно пахнет баней!

- Почему всегда чешется за лопаткой, куда руки не достают?
- Позанимайся йогой, потянись…
- Тогда, возможно, нигде чесаться не будет.

Требуется литературный продюсер по работе с будущим Нобелевским
лауреатом.

- И ты стандартно, как и все, не о чём не жалеешь?
- Как и все. Правда, когда я держал миллион, то поступил не
правильно.
- Прожухал?
- Ну, типа того.
- А надо было?
- Купить две квартиры на первом этаже, сделать магазины и сдать в
аренду. С одной «кормились» бы мои дети, с другой мама и при случае я.
Далее заплатить лет на несколько шалаш на каких-нибудь дальних
островах. Взять карандаши, компьютер и без пяти романов не
возвращаться.
- Они уже подходили бы к завершению?
- Вот именно!
- А ты, что делаешь?
- Делаю вид, что зарабатываю новый миллион.
- И можешь не успеть?
- Самое страшное. А может он мне и не нужен?

Посиди чуть-чуть в сети - будет из чего уйти...

Диктофонная запись не сохранилась. Мистики тут
никакой – мой уровень работы с техникой: что-то не
так нажал и всё стёр. Повторная попытка пока не
получается (планируется цикл бесед, охватывающих
«Трамвай живых», большую часть прозы Игоря…) .
Пока всё не выветрилось, я решил вернуться к моим
синхронным записям в блокноте. Хоть что-то…
Надо сказать, что к этому разговору мы шли
несколько лет. Из нераскрытых тем творчества
Игоря, всё время откладывалась только эта. Понятно
почему.
Элана посоветовала сделать фильм только об этом,
но продюсеров что-то не видно. Если здесь
обнаружатся таковы, то мы готовы.

Сокульский: Ты не против, если мы сразу
обозначим название?
Алексеев: Давай.
С.: Мы говорим о смерти. Поэт говорит о границах
ухода…
А.: Начнём с самого главного - с
терминологического аспекта. Я не называю себя
поэтом. (Подумав) Я не смею называть себя поэтом.
Пусть кто-то со стороны – здесь я не вправе
мешать.
С. А как?
А.: Я считаю себя стихотвором. Это очень важно!
Принципиально. А если говорить о нашей теме, то
существует две разновидности поэтов, пишущих о
смерти. Первые больше заигрывают для публики.
Причём, чем моложе, тем больше. Этакий детский и
прямолинейный способ обратить на себя внимание.
С.: Иногда заигрываются очень далеко.
А.: Дальше некуда. Вторая группа, рассматривает
смерть с позиции размышления. Среди них и те, кто
видел её хвост. Им-то чаще писать о ней не
хочется. Страшное это занятие, нелепое.
С. Их больше привлекают мотивы любви?
А. Именно. Человеку есть о чём думать и чем
восхищаться. Пиши о детях, о стариках, о Родине, о
зверюшках…
Но тема смерти возникает во весь рост, когда
главным полем дня становится банальная борьба за
свою жизнь. И тогда ты просто не можешь не думать
о уходе. Тут-то и наступает ещё один определённый
момент в творчестве. Либо ты начинаешь
замалчивать эту тему принципиально и начинаешь
писать… не правду. Либо начинаешь обрывать слова в
пропасть, что приводит к полному отрыву. Трещат
все этические нормы.
С.: Можно ли найти золотую середину?
А.: Её нет. Есть право выбора.
С. Я помню, как после более чем полугодового
поэтического молчания и страшных вердиктов
врачей, ты написал первое стихотворение младшей
дочери. И прямо-таки (извини за сравнение) вытащил
себя, как Мюнхаузен за голову, выдав великолепный
цикл, собрав из него «Трамвай живых». Идя напролом
твои войска, отбили атаку…
А.: Наши.
С.: Мне кажется, что без творчества ты бы тогда
не выбрался?
А.: Сто процентов. Самбулическое состояние
работы с текстом, заставляет не думать о страшном,
о безысходном. Стихи буквально спасли мою жизнь. В
какой-то момент я перестал вообще думать писать
или не писать на эту тему. Ощущение полной
свободы.
С.: И тебе было всё равно, как отнесётся
читатель?
А.: Можно сказать, что я о нём не думал.
Метафизическое ирреальное состояние тела. Ты в
своём и внешнем космосе, в неведомом
пространстве. Причём ты знаешь, что тему смерти
лучше не повторять. И мне не повторить её. Она
нашла свою дыру и пропала. И тут нужно было успеть
выстроить мост между поэзией и прозой.
С.: Ты работаешь на опережение моих вопросов.
А.: Выписываться надо до конца! А у поэзии есть
свой регламент, свои возможности. В прозе многие
рамки отсутствуют. И если в стихах, ты как бы всё
время идёшь в атаку, то в прозе ты голый.. Чем
больше писатель выстраиваешь защиты, одежды своего
сознания, тем дальше он отходит от себя и тем
более от некого обобщённого читателя.
С.: Ты говоришь о том, что он становится
закрытым.
А.: Такие писатели строят мощные бастионы,
иногда и очень привлекательные снаружи. Например,
фентези - абсолютно коммерческий жанр
С.: Писатель ведь фантазёр?
А.: Придуманные сюжеты страшны именно своей
надуманностью. Космополитические идеи, мысли
бродят по всему свету и приходят в голову кому
угодно. Настоящий сюжет привязан к месту и
времени. И тогда получается живой и настоящий
человек. Герой.
С.: А герой – он думает о смерти?
А.: Да. Потому что – это часть жизни. Это игра,
ставка которой – жизнь. Я отписываюсь от смерти в
своих рассказах и повестях. Я пытаюсь спасти своё
сознание, а значит свою жизнь.

Дальше запись не сохранена. Последующие полчаса
мы говорили c Игорем о прозе и его новой повести.

Люблю быстрые сборы в дорогу, дорогу... Люблю
начало сезона жары, начало сезона дождей, первый
ручей, первый желтый лист с дерева, первый снег...
Не люблю, когда всё это длится долго. Ненавижу
уезжать из тех мест, где было хорошо (читай -
отовсюду). С возрастом научился не оглядываясь
сутуло уходить. Не обольщайтесь и не ждите!

Так получилось. что вторник стал для меня
"папским" днём. Ждать его, как
правильность. Как молитву.

Более двух лет, за редким исключением, я слышу
чистую трель "люблю", собираясь на рывок
во внешнее пространство из дома. Любить бы себя
так самому, и зацепить всех-всех поднакопившимся
на моей планете Счастьем.