Рассказывать о моих перемещениях кузнечиком по
комнатам не интересно. Впереди такая же неделя
"костяной ноги". Впрочем, мне уже и
благодаря, удалось выцепить "Юрьев день"
с ночным и циничным обсуждением Александра
Гордона. В целом, разговоры в студии понравились
не меньше, чем фильм. Дилемма говорить правду, или
играть роль, стоит перед всеми. Имеем ли на это
право? Есть ли на это время у каждого, и у этой
страны?
Целый стадион (сорок тысяч) людей
пропадает, теряется в России каждый год! Плюс,
примерно, такое же количество в авариях на
дорогах. Плюс какое-то дикое число самоубийств.
Плюс не качественная и циничная медицина на фоне
взрослого алкоголизма и юношеской наркомании. Плюс
продолжающаяся эмиграция достойных... В стране с
огромной территорией, где людей, в целом, для ее
освоения страшно не хватает, но производительность
труда настолько мала, что мы легко можем всего
этого не замечать. Продолжаем не замечать, кого не
коснулось лично! Так мы устроены?! Мы не помним и
не хотим знать, что наш национальный ВВП на уровне
маленькой Португалии. А нашим рыбакам удобней
сдавать рыбу в ближайших странах: три часа приемки
вместо трех суток лишают рыбаков пустых и праздных
размышлений о выборе.
Страна без национальной идеи движется в
пропасть. Перестройка вокруг Сочи и накопление
преимущественного капитала в периметре московской
кольцевой дороги, смыслом по определению, для
такой большой страны быть не могут. Движение в
никуда за последние несколько лет приобретает
новое ускорение. Это же очевидно, господин Гордон
(вот он мне сдался)? Или ядерная кнопка и
уважительные ссылки на кризис, позволяют еще на
что-то надеяться? Да, и какие-то сорок тысяч
человек... в год.

"Точка..." вчера отыграла спланированных
семь вещей на разогреве "Иуды...". Ольга
отсняла все на камеру, и вечером я посмотрел
концерт на кухне.
Конечно, мы потихоньку добавляем. Нет суеты
первых выступлений. С третьей песни Ромка
"ловит себя", раскрепощается, и порой
кожей чувствуется не шуточный драйв. В конце ребят
попросили сыграть на бис "Сапоги", и, в
целом, отлично принимали. Но, если о продвижении и
росте, то как-то все медленно. Или я завышаю
планку?

Диск со студийной записью четырех песен
"Точки Невозврата" дошел до первого
значимого человека в Москве. Я затаился на
несколько дней, но вчера не выдержал - набрал
номер:
- Как тебе?
И услышал в ответ точное и искреннее одобрение
и подтверждение, что мы "в теме", мы
интересны... Приятно. Что ж - идем дальше.

Его расстрелял киллер у подъезда дома много после
войны. Дело темное. Концов до сих пор не нашли.
Меня же всегда удивляло, как в течении
многих боевых месяцев военных событий, он
умудрялся сохранять в Чечне в живых всех(!) своих
бойцов.
- Дмитрий Михайлович, а что на войне было
главное?
(Дима на три года был меня младше, но
язык не поворачивался, в начале беседы обратится
иначе).
- На нашей?
- На нашей. На твоей.
- На нашей - договариваться. Даже не так
- не бояться договариваться. Мы же на одном языке
с "чехами" говорим.
- Допустим, понял. А самое сложное?
- Для меня?
- Для тебя. Для кого же еще?
- Для меня пить каждый день.
- Ты поэтому завязал после7
- И поэтому...
Он вернулся с войны невредимый, учил нас
быть внимательными и осторожными. И не уберегся
сам. С кем-то забыл договориться? Или не успел?!

Вторую ночь представляю себя в военном госпитале
среди криков умирающих, смрада гнилых бинтов,
дешевой махорки из рук санитарки и чарки
противного спирта для забытья. Забытье, чтобы
выжить, выбраться - вот основная мелодия военных
госпиталей. И чуткое вслушивание в косвенную
информацию о перемещении фронта.
- Послушай, санитар, а в случае чего у нас есть
какое-то оружие? Ну, хоть какое-нибудь?
- "Случая чего" не будет.
- А все-таки?
- Я не знаю, товарищ капитан.
- Врешь. Нет у нас ничего. Плохо это.

Сломанная нога, естественно, ограничивает мой
периметр. Но и позволяет подчистить некоторые
завалы. Вчера я занимался "Избранным"
Игоря, прочитал кучу журналов, дочитал ЖЖ
Гришковца, досмотрел наконец-то сериал
"Апостол".
Работа Миронова в "Апостоле" местами
восхищает, но перезакрученность сюжета убивает
логику и здравый смысл. Понятно, что деньги на
фильм освоены, но тяга к голливудской плотности
меня лично раздражает. Достоверно показаны
страдания, ужас беспредела войны и власти. Это мы
умеем.
Привычно удивляют герои, прорывающиеся через
смертельные раны. Тут маленькую косточку сломали и
ты ограничен четырьмя стенами, а они способны
совершать подвиги, продырявленные насквозь. Одним
словом - кино.

Насколько человек незащищен, а при надломе в своем
организме чего-нибудь, беспомощен, понимаешь
только в случае собственного попадания на
больничную койку. Или запечатавшись частично в
гипс. И болдинская осень сквозь твои неприятности
ни фига не наступает. Весна же?

Седьмое апреля закончилось футболом, а футбол моим
рывком на последних минутах к мячу, и неприятным
приземлением на синтетический газон. Хруст стоял
на весь стадион, а игру ребята решили не
возобновлять. Хотя я и "подровнял"
составы команд до семи на семь. Синтетика вчера
потребовала жертв - за полчаса до меня с
аналогичным криком лег на поле игрок из чужой
команды. Вот, после этого, и верь в счастливые
числа.
Утром, когда Павел Евгеньевич
накладывали мне гипс, я вспомнил, что и
"разошлись" мы с хоккейным и ничейным
счетом семь : семь.

Мы еле-еле проехали. На маленьком деревенском
кладбище ветрено, холодно, а водоем в лощине еще
не отошел ото льда. Только у берега обозначился
периметр воды. Год назад явно было теплее, а
значит весна в этом году несколько запаздывает.
Нас с Таней, мамой Игоря и батюшкой, приехало
восемь человек. Кладбище от города далеко и
доехать сюда могут только очень желающие. Мы
отслужили панихиду и вернулись в город на поминки.
Пока ехали, одна из нас, Света - стала бабушкой.
Ее внук родился, как и Игорь ушел, в большой
церковный праздник - Благовещенье. Внука назовут
Данилой, как и моего сына, с которым, с
сегодняшнего дня уже папа Антон учился в одном
классе физ.-мат. школы. Все близко. Кладбище,
только вот, далеко.

Зависимости не должно быть. Обязанности перед
близкими - да, но любой зависимости - нет. Я не
должен писать дневник каждый день. Или отвечать на
дурацкие письма. На важные, на письма друзей - с
удовольствием, а на любые и дурацкие - нет. Я не
обязан расширять свою антологию за счет неучей и
графоманов. Иначе она станет пустой и случайной.
Но так же должен кричать во всеуслышание - я нашел
поэта! Или стих, или строчку. Я же понимаю, что
это важно. И Игорь бы меня поддержал.

Старшая дочь Полина настойчиво спрашивает, когда
летом можно приехать. Почти, так же настойчиво,
она хотела прилететь и прошлым летом. Но не
получилось, не случилось...
Когда Поля, когда... Можно всегда. Мы ждем.

Если весна, и мелко и противненько с утра дождь…
Если ты не уверен, но понимаешь, что надо, как
обычно: надо вставать, надо идти, надо… И очень
так обычно, отчасти нелепо, завтракаешь, бреешься…
И еще себя при этом спрашиваешь: где драйв-то,
почему драйва-то нет? Куда ушел мистер Драйв?
И собственно, знаешь что ответить – работай,
тяни, и придет сам. Или не придет?
Может ты много, слишком хочешь? Слишком
много? Возьмем вчерашнее воскресенье. Ты общался
со старшим сыном (съездил с ним за продуктами) и с
малявкой дочерью, участвовал в создании декларации
будущего фильма, попал на юбилей работяги и
творца, посетил виртуальное открытие дзаз-клуба
города… Что ж тебе надо, дорогой мой? Какой-такой
драйв? Мистер Драйв – выходи! Впереди же новая
неделя и целая весна…

1

Я боюсь уронить Аи. Раньше так же я боялся
уронить Далю и Полю, но это было давно, и они
научились держаться. А сейчас я боюсь уронить Аи.


2

Она развернулась во сне вокруг оси и со всего
маха ударилась маленькой своей головкой об мой
череп. Ужас. Ночь. Звук удара. Хорошо, что все
обошлось.

Солнышко во дворе. Волга светится, а я все под
воздействием, неожиданно пришедшей вчера
информации.
Активность творческих начал в наших местах не
может не удивлять. Правда, я с годами несколько
привык. Вчера вечером меня пригласили в новый
ресторан в левобережном Энгельсе на встречу с
известным московским издателем, переводчиком и
автором Дмитрием Кузьминым и молодой поэтессой
Диной Гатиной. Дина, кстати,
"вспорхнула" в столицу из наших мест. Я
поехал отчасти из праздного интереса, а оказался в
шикарном ресторане "Онегинъ" на
задворках какого-то совсем спального района.
Диссонанс места и внутреннего содержания
потрясает. Ждали кого-то час, а потом Дмитрий
начал... с того, что сообщил: "За последнюю
неделю от нас ушли два мэтра русской словесности -
Михаил Генделев и Алексей Парщиков..."
Удивительно, но средства массовой информации
перестало замечать уход главных стихотворов.
(Удивительно ли?) Потом Дмитрий читал что-то из их
творчества, а я на фоне стихов думал, что
плотность ухода в феврале, в начале весны поэтов
потрясает. В прошлом году, кроме Игоря Алексеева,
ушел основатель "Лесоповала" - Михаил
Танич. В 2007-м - Илья Кормильцев... (Второй голос
внутри меня сопротивляется простейшим образом: за
уши ты все притягиваешь - ведь, тот же Хвост, ушел
на переходе осени в зиму). И еще я подумал о том,
что мысль - жить под сто и возможно дождешься
достойного признания, подтверждает тот же Танич,
ушедший в восемьдесят пять с панихидой большой
страны, в отличии от, например, от одного из
основателей куртуазных маньеристов, Константина
Григорьева. А последний был, более, чем в два раз
моложе. И еще я вспомнил о том, что Андрей
Макаревич около двух лет назад сказал на радио о
наличии всего двух здравствующих больших, пишущих
на русском языке, поэтов - Генделева в Израиле и
Алексеева в Саратове. И вот их уже обоих нет! И о
том, что свято место пусто не бывает, но чтения
Дины я вчера уже не дождался. Я быстро подарил
ребятам свои книги, и уехал. Избегайте переборов.
Перебор!

Никто и не ожидал забитого под завязку зала. На
фильм ("Продавец крови") совсем недавно
сотни полторы пришли, на полу сидели, а слушать
стихи - работа для избранных. "Сто людей в
городе", - процитировала кого-то из наших
Таня. Многие оказались в дальней дороге, гриппуют
люди. Но кто хотел и смог, тот пришел. Прочел
стих, сказал слово...
Особо тронул рассказ институтского друга Игоря
- Александра Зайченко. Он рассказал, что в юности
приехал в летний лагерь "Чардым" с
некоторым опозданием и встретил Игоря от
избыточного загара с язвами на плечах . "Он
все так делал - с избытком". Еще он
рассказал, что проспорил в том же лагере Игорю
пари, и кричал трехкратно с гимнастического коня в
тихий час: "Нельзя любить сразу двух!" А
еще он сказал, что только просвещенные и близкие
знали, что за внешним снобом и резким
индивидуалистом, душевного и тонкого товарища. и
это - чистая правда. А еще он вспомнил о том, что
Игорь называл, будучи преподавателем, студентов -
машиной временем наоборот. Студенты все такие же,
а преподаватели становятся все старше и старше...
Я на вечере пошел на личный эксперимент,
прочитав случайные стихи из случайно выбранной
книги ("Желтая тетрадь") Игоря,
убедившись окончательно, что все стихи Алексеева
конвертируемые... Он иногда использовал это слово.
А еще я понял, что начатые воспоминания:
"Все, что я знаю о Дожде", лучше
превратить в совместную монографию и поменять
"я" на "мы". И звучать она
должна так: "Все, что мы знаем о Дожде."