Не мной замечено, что время имеет странное
свойство ускоряться и почти останавливаться. Об
ускорениях, как-нибудь в другой раз, а вот пример
глубоких тормозов.
Сорвал мой друг Юрий, первую репетицию
нашего проекта по созданию совместного диска и
решил я проверить почему. Выкроил в обед времечко
и заехал к нему в низкий позапрошлого столетия
домик с неистово гавкающей соседской собакой и
открытой калиткой. Сидит Юра со своим по пояс
раздетым другом за грязным столом перед пустой
бутылкой портвейна. В смежной и единственной с
кухней комнатой очень громко звучит, почти
надрывается гитара Эрика Клептона. Среда, три часа
дня, музыканты «стеклянные» и явно давно ведут
свои умные существенные беседы. Я не ввязываюсь,
хотя табуретку мне сразу предложили – я в другом
времени.
- Понимаешь, Андрей, мы вчера фильм вечером
«Сибирский цирюльник» посмотрели…
- В первый раз что-ли?
- Ну, зачем ты так? Не в первый.
Хотел я что-то ещё сказать, но вовремя
одумался – подарил им свежий журнал со своей
статьёй, дал взаймы денег и ушёл без нотаций. Не
найти нам сейчас единой скорости и общих
знаменателей. Не найти. Жалко только, что не взял
я с собой фотоаппарата – кадры бы получились для
обсуждения потом, да и так, занятные. Время можно
ведь достаточно точно зафиксировать – вот я о чём
забыл.

Такая картинка - раннее утро и навстречу мне из-за
перекрёстка вылетает достаточно свежий «Мерседес»,
украшенный маленьким красным флажком коммунистов.
Сюрреалистический кадр – классическая машина
буржуазии с кровавым флагом палачей и безумцев.
Памяти у нас нет. Память – это совсем лишнее нам и
ненужное.
Другой кадр чуть позже и по телевизору - два
маленьких крепких мишки, переваливаясь и внутренне
ликуя, шествуют по Красной площади, навстречу
заранее согнанной толпе. Снег, дождь, мерзко, но
какое это имеет значение? Они шествуют, как
братья. Тот, кто постарше – более подтянутый и
преисполнен почти отцовскими чувствами. Тот, кто
помладше и поменьше (куда уж) - неожиданно в
светло-синих джинсах. Оба довольные и оба
победители!
Я так резко пишу (почти что мерзко) по
недоразумению! Проблема невысокого человека,
выраженная ярко в истории наполеонами,
ленино-сталино-хрущевами, нас сейчас (хочется,
ведь, верить) мало касаются. В августе будет
десять лет, как Россия без серьёзных кризисов и
массовых чисток – гигантский для нашей
многострадальной страны срок. Ну и что из того,
что Пётр был ростом огромен (народу то он положил
ого-го в болотах и на полях), а Ельцин выразителен
и статен… на танке. Люди рождаются разные, а
президент, как царь, за всех и для всех один.
Мы несколько забылись! Пишем, что думаем,
кусаем свободное пространство от желания
высветиться самим, желтая пресса легко переходит в
ядовитую... Я же неожиданно сталкиваюсь с простой
и странной для себя мыслью, что люблю именно такую
- спокойную медленно поднимающуюся страну. То ли
основной пик кризис среднего возраста преодолён,
то ли так неимоверно хочется позитива. Меня
устраивают простые движения в сторону здоровой
семьи, спорта, Олимпиады в Сочи… Болельщик во мне
орёт от счастья, когда побеждают наши биатлонисты,
футболисты, ведомые голландцем (опять же
«петровские» мотивы), возвращается в стан великих
- хоккейная дружина. Мне наплевать с высокого
бугра на растущее количество наших миллиардеров –
у них своя жизнь. Мне хочется так хочется успеть
написать книжку, снять фильм, вырастить детей и не
замечать, что сменился президент и прошли выборы.
Спасибо.

С детства их ненавидел! Придумывал, как
выкрутиться и не стоять пнём. Тягомотина пустоты
унижает. В бизнес, возможно, пошёл в бегах от
воспоминаний и в надеждах освободиться. Не стоять!
Учиться и готовиться платить, чтобы другие стояли
за. За тебя!
Но очередь, кстати, формировала и терпимость.
Выстроенная доброкачественная (как
«доброкачественная опухоль») очередь сдачи
макулатуры, чтобы встать в очередь за книгами.
«Дрюоны», которых ты так по-существу для себя и не
открыл. Которых, ты, в принципе, по природе своей
читать не мог – настолько не твоё это. Не важно!
Общество вокруг тех ручейков - одно из твоих
лучших поздних советских воспоминаний.
Другое дело толпа перед водочным магазином во
времена безвременья в Набережных Челнах. Очередью
это назвать трудно, потому что попадание внутрь
помещения осуществлялось системой пропихивания и
раскачивания толпы. Мой друг вошёл не без моей
помощи с нами равными буквально по-пластунски по
головам. Попадание в верхнее отверстие дверей
(девятка!) и юношеская бездумная уверенность в
собственной неуязвимости. В такой же толчее и
задавить легко было, и убить. Но, право, не нас и
не тогда.
Очередь – слушайся меня! Мы начали её
выстраивать безусые и почти (по нынешним меркам)
босоногие. Ночная летняя очередь за билетами
Ленкома, когда мы всех строго построили и взяли
чуть раньше (боясь, не получить полного доступа к
свежему глотку), но только своё. На большее
средств студенческих и мыслей комсомольских не
хватало. Фарцовка билетами, как ломка
представлений о вечных истинах!
И вот прошло время, а ты всё не можешь из
очереди уйти. Ты оглядываешься по сторонам. Это
привычка твоего поколенья, это твоя привычка.
Картины из сна и небытия: очередь на эшафот,
очередь раздетых людей в газовые камеры. Ненавижу!
Боюсь. Не стоять. Подглядывание одиночеством за
желающими получить сполна вместе. Меня мучает
только память об очереди в Лувр, которую я не
дошёл к Ней до конца – не дали, не получилось, не
срослось, не настоял! Или рано было? Вера, что ты
ещё вернёшься в свою очередь... многоточий...

два битла ждут двух битлов
для воссоздания полноценной группы


при выдержке в тридцать секунд
люди превращаются в тени
машины в светящиеся ручейки
а камни…
камни остаются
без изменений

по истечению стольких лет
возвращений, побед и проколов
наши милые рожи на одноклассников сайтах
на нас не похожи
снимали бы лучше здание школы
и классики на асфальтах

грусти нельзя предаваться власти
собака от холода волком воет
деля наш двор, надетый на крыши
на две неравные части
на тех, кто слышит
и тех, кто излишне спокоен

камни прошлого окружают нас
и добавляют сомнений
тени

Мой друг – доктор и меломан, фотограф и прозаик,
как-то на днях рассказал о своих выводах по-поводу
литературного интернет - пространства.
- Представляешь, прошёл месяц – смотрю, а у меня
пятьсот посещений! Я обрадовался, но когда стал
выяснять, кто это – радость отчасти иссякла. Не
очень-то интересная публика при рассмотрении
оказалась. И если бы не несколько новых питерских
контактов – можно сказать, что холостой выстрел.
Что ответить доктору? Я последние полтора года
с подачи ещё одного моего друга – поэта Игоря
Алексеева, присутствую на питерском литературном
сайте – «Литсовете». Причём, несколько лет я сию
работу откладывал, боролся с собой, сопротивлялся,
понимая, что времечко моё это отчасти всё-таки
заберет. Так и оказалось. Хотя мне всё-таки
удалось, однако, перебороть себя – остаться на
одном сайте, не нарисоваться везде. Да какая
разница? Ищущий - найдёт. К тому же все ищут в
основном себя. И для себя. Так человек устроен.
Желающих указать свою причастность и отметину -
невероятное количество. И в этом смысле – интернет
абсолютная находка. Заполняй пространство посильно
и активно, и ты будёшь в нём сам обязательно
присутствовать.
Хотя тот же интернет дал мне несколько новых
реальных встреч. Ещё несколько человек в этом мире
я узнал достаточно близко, приобщился к их мыслям,
надеждам. А к одному поэту, я даже заезжал с
ночевкой в длинной дороге прошлой осенью.
Лишь раз я присутствовал за эти полтора года в
Питере на встрече – концерте, лит - группы,
объединённой через компьютер. Благо, круг
выступающих и регламент выступлений, был заранее
организаторами утверждён. И прошло всё, надо
сказать, совсем не плохо. И не было трясущихся рук
вечных отличников: «А можно я? А я тоже ответ
знаю?» Так не бывает! Никто не знает ответ. И
лучше уж честно, как в прочитанных вчера «Записках
для Ивана» Виктора Бирюлина: «Человек я в общем-то
средних способностей…». Но это-то как раз
редкостный человек может. И не для этого мы сюда
все пришли.
- Господи, неужели я не гений?
- Гений, гений, все вы гении. Но в очередь,
сукины дети! Вас и раньше было, желающих
отметиться, заклеймиться, загнать себя до смерти,
огромное количество. А с открытия этой «игрушки» и
вовсе не счесть.

Утром я позвонил хорошему человеку - Александру
Андреевичу Василенко, поздравил его с
пятидесятилетием. Поговорили о том, что всё
продолжается. Ну, юбилей, что ж делать? Бывает…
Вечером с моим другом, (кстати, не так
давно отметившим свой полтинник)
доктором-профессором Валерием Васильевичем
Бакуткиным, мы отправились по приглашению в гости
к легендарному Горелику. Лев Григорьевич рассказал
нам, как на днях общественность города отмечала
его восьмидесятилетие ("жалко, что вас не
было"), прочитал свои новые перлы: «…дедушка
Горелик, на Бабушкиным взвозе».
- Чужой человек, правда, не поймёт…
- В Израиле же поняли?
(Близкие Горелика – жена, дочки, внуки, более
десяти лет, как эмигрировали).
- Они же не чужие.
В комнатах, наполненной сумасшедшей энергией
полотен и рисунков десятков авторов, естественно,
говорили и о живописи. О новых задумках экспозиций
накопленного в советские десятилетия, неугомонного
Горелика.
- В прошлом году Церетели принял меня в Союз
художников.
Мы с Валерой и с хозяином пьём чай, одобряем
порывы и новые достижения коммукативного хозяина,
и прощаемся.
Во дворе я напоминаю профессору:
- Завтра открытие выставки Владимира
Алексеевича Солянова, великого саратовского
художника. Он всех приглашал.
- Хорошо, я попытаюсь…
Проезжая по тёмным улицам города, я
вспоминаю, что Солянову – тоже уже за восемьдесят.
Ничего себе, люди живут!

Повторяться не хочется. Сложно выделить из этого
умирающего февраля в лужах, в песке, в грязи, в
тумане, бодрые цвета, свежие решения, чистые
улыбки. Сил мало. Но ты выходишь на заснеженное
поле с друзьями, чтобы на полтора часа забыть всё
это, оторваться в рывке по краю, сбросить мячик
под ногу другу, пробить самому.
Что ещё? Глянец выдуманных журналов. А вот и ты
уже там появился - сидишь непохожий. Или удачные
кадры новых отечественных лент на большом экране,
когда выключают свет. Включают – вокруг те же
серые люди. Это мы, Господи! Это мы учимся
улыбаться, как маленькие - снова и снова. Это от
нас пахнет всякой гадостью. Это мы в лифтах
корябаем по краске ключами... Но дело даже не в
этом. Слово определяет моё пространство. Стоит
сбиться и несколько дней размышлений без
клавиатуры превращаются в привычку. Появляется
новая пустота, бессмысленность. Солнце, когда же
солнце?
Друг мне напомнил: «Ты забросил свой сайт». Что
тут ответить? Февраль! Подожди, пожалуйста. У меня
столько новых замыслов. И всё-таки он прав. Я
сбился, я отвлёкся, я задумался слишком.
- А ничего, что я буду повторяться?
- У тебя не получится.
- А ничего, что я по этой грязи всякими дурными
яркими красками?
- Валяй.
- А получается ещё грязнее. Краски надо на белое.
А где его взять?
- Так февраль же, ты сам говорил.
- Говорил. Февраль – самый мерзкий месяц. Благо,
он на выдохе.
- Сложно у тебя. Сложно тебе?
- Всем сложно - февраль.

В октябре прошлого года мои футбольные партнёры по
десятилетней добровольной ноши первого пляжного
клуба в стране оказались на его самой, что ни на
есть Родине – на бразильской песочке Копакабаны.
Жалею страшно, что не принял участие, но видимо, и
в правду не мог.
Ой уж не знаю, что они там дружно потребляли,
в солнечных лучах бразильской столицы, но оттуда
Эмиль и Серёга привезли несколько новых
полу-бредовых идей. И одна из них – не прерываться
на долгие зимние месяцы, а устроить игрища по
пляжным правилам на снегу. Тоска их по Родине и
ожидание приближающейся зимы заглючили? Не буду
рассказывать последующую кривизну движения идеи по
нашим нестройным рядам, но 22-23 февраля мы
провели первый в Саратове кубок, назвав его
«Турнир сильнейших».
Откликнулись, правда, не все – видимо
договорённости в Рио-де-Жанейро были не очень-то
крепкие. Но москвичи с лучшим вратарём Европы 2007
года Андрюшей Бухлицким приехали. Подтянулись
парни из Ростова и наши друзья из Самары. Плюс три
местных команды. И турнирчик получился на славу. И
было бы глупо, если бы мы его не выиграли. В
финале на второй день наша «Дельта» с трудом, но
красиво, одолела братьев – самарцев (4:3).
И ещё был у меня по ходу турнира такой
случай. Возил я по больничкам первого вратаря
республики тёску Бухлицкого со сломанным им на
руке в полуфинале пальцем. А рядом в моей машине
сидел Лёня Городнов – наш саратовский второй страж
ворот сборной… с подбитой коленкой. Будет что
рассказать мне внукам. К тому же к их времени,
думаю, пляжный обретёт свой олимпийский статус и
миллионы ярых поклонников, а первые вратари
обрастут своими легендами. А они без скидок -
просто хорошие парни, которые любят и умеют играть
в мяч.

Мы опять на его, скованной льдом яхте.
- Неужели она уплывёт?
- А что ей здесь делать? И мне.
Так видимо, выглядели гелонцы. Мускулистые,
заросшие, с правильными чертами лица. Я смотрю в
его разного цвета глаза, на его огромные рыжие
закрученные брови. Уплывёт. Ей Богу уплывёт. А как
же мы? А как же фильм? А как же Саратов - Гелон?
Но он и уплывёт на своём «Гелоне».
Пираты – такие люди – им без моря нельзя. Им
свободу подавай.
- Возьмите, дяденька, меня хотя бы… юнгой.
- А какой вам годик?
- Сорок шестой пошёл.
- Н-да… Опоздали на тридцать лет.
Он провожает меня до машины, а по пути, из своей
заснеженной и грязной, достаёт два огромных куска
чёрного угля и отправляется с ними обратно на борт
«Гелона». На улице опять холодно, а яхта топиться
посредством непрерывного нагрева бани углём.
Пират, вот те крест, пират. Сделает фильм и
уплывёт…

1

- Мама, я купил нам два билета на балет.
«Лебединое озеро».
- Что с тобой?
- Ничего. Я просто никогда не был на
«Лебедином…». Чайковский,
питерская труппа, классика.
- А ты не боишься, что они будут играть в тёмной
тяжелой Драме? У нас же в Драме
совсем не приспособленный для танцев пол.
- Я всё узнал – пол они везут с собой. В театре
обещают аншлаг...
- Возможно, но с тобой что-то всё-таки случилось?
И почему ты хочешь именно со мной?
- А с кем? Не упрямься, мама.
- Я лишь пытаюсь понять. Хотя, я согласна – на
балет и впрямь тебе сегодня не с кем.
- Мы пойдём не сегодня.
- Я образно.
- А я буквально. Представляешь, я стал бояться,
что некоторые вещи сделать, попросту не успею.
- Например?
- Сходить с тобой на балет.


2

В обозначенный на билетах день, я заскочил
вечером домой и переоделся в белую в тонкую
полоску рубашку и в новый серый полосатый костюм.
Остроносые начищенные ботинки и длинная черная
итальянская дублёнка завершили мой, несколько не
привычный для последних лет ансамбль. Шуточное ли
дело – я с мамой на балет иду за все годы. За
сорок пять!
Пока я собирался, ты почти смахивала с меня
пылинки, гоготала и не выдержала - позвонила
маме.
- Леонора Ивановна, вы, куда с Андреем собрались?
А! А я думала предложение руки кому-то делать.
По дороге в машине мы успели с родной крепкой
ещё и давно седой женщиной, обсудить прошедшую
неделю, ваших недавних обидчиков – склочных
соседей и все новости о твоих настоящих и будущих
внуках.
- Почему мы никогда с тобой на балет не ходили?
- Не знаю. Может, я считала, что тебе это не
нужно? Может, я и предлагала, а ты отказывался? А
может, я ходила иногда с подружками, чтобы
отдохнуть от всех вас, моих мужиков (мама, имела в
виду, отца моего и брата)? Кто же теперь это
знает?



3

Маленькие мускулистые девочки на пуантах.
Они, конечно, тянуться, тянуться, выгибают ножки.
Музыка без оркестровой ямы под фонограмму кажется
слишком громкой. Даже Чайковский. Я ничего не
понимаю, но принц выражением, происхождением и
прыжками, сегодня явно не дотягивает до принца.
Трико белое, тонкое, хорошее, но я на парней
как-то не заглядываюсь.
А вот девочки в конце первого отделения
выдали синхронность, встали на цыпочки. Мгновение
восторга – уже немало! Маму вот, не хотелось бы
перегрузить, но она легко предложила первой.
- Пойдём?
- Я не против. Мне хватило.
- Ты говоришь - питерские?
- У них же большая школа – куда им всем деваться?
Я же не говорил тебе, что приедет Мариинка.
- А ты заметил на полах пыль?
- Нет.
- Они собирали её коленями. Труппу привезти
смогли, а уборщицу забыли.
- Ты устала? Обиделась?
- На кого? На тебя? Мы сходили с тобой на балет.
Первый раз!
Она наконец-то улыбнулась.
- Но не пытайся успеть ответить на все пропущенные
звонки, а просто веди машину.
- Хорошо, мамочка. Как скажешь!

В Москве меня встретил Володя Лозинский. Я
перенёс, понимая, что не успеть, на ближайшее
будущее встречи с учителем Малицким и другом
Лагранским. Вечером после нескольких деловых
встреч, мы поехали к Алексу Ростоцкому и слушали
его гениальные оркестровые записи «Картинок с
выставки» Мусорского. В комнате-студии среди гитар
и других инструментов, на маленькой полочке стояли
книжки о Стравинском и поэзия Бродского. Музыка
настолько «накрыла», что сил на поездку к Зарецкой
не осталось. Поговорили с ней по телефону об идеи
нового фестиваля. Она посоветовала мне выйти на
главного «Лицедея» Петрушевского, дала его
питерский телефон. Я позвонил.
«Москва, Питер... - подумалось, пока шёл
набор - хорошо, что ко мне прижился Сокульский.
Спасибо тебе, дедушка. А то куда ж я с Руфановым,
да по столицам, да в калашный ряд…»

Уезжать, чтобы возвращаться. Всё действие выхода
совершается только для того, чтобы войти обратно,
вздохнуть, успокоится, разложить вещи на привычные
места, лечь на удобную подушку, расслабится…
Дома-то лучше всегда! Потому что дома.

Разминка для взрослых поэтических отцов -
колыбельная. На полях сегодняшнего черновика (а
"Колыбельную" я торопился сдать до
выхода одного саратовского глянцевого журнала),
например такая моя новая строчка: " В
глубокой древности - лет в пятьдесят..."
Собственно, каждый поэтизирующий тип, должен
отметится хотя бы одной колыбельной. Чтоб было под
чего нормальным людям детей укладывать.

Колыбельная

спи мой ребенок
спи мой малыш
в небе стемнело
ты все не спишь
небо отправилось
с солнцем за лес
там за ресницами
время чудес
ты засыпая
невольно растешь
ты вырастая
по миру пойдешь
спи…

Второй вратарь сборной России по пляжному футболу
Лёня Городнов играет по субботам в зале за мою
ветеранскую команду. Просто Леня уже подошёл к
переходной цифре тридцать пять, а зимой на песке у
нас не играют. Да и что с того, что Лёня вратарь
сборной. Он и у нас в ветеранах хорошо смотрится.
И мы с ним в субботу шестую игру выиграли. Шестую
из шести. И я наконец-то забил с пыра, с
нереального рикошета от морды защитника (лица,
лица конечно). А Лёня забивал играми раньше: и как
полевой игрок (мы его временами и так разрешаем),
и как вратарь. Ему положительных эмоций надо
набираться – он же вратарь сборной.

Двадцатилетние мальчики играли джаз в Ирландском
пабе почти виртуозно. Безусые юноши в тяжелых
ботинках, с оттопыренными телефонами и пачками
сигарет в замусоленных карманах, вытворяли не
по-детски, бежали пальцами дорожкой по клавишам,
поднимали тонкими напрягшиисями шеями саксофоны и
трубы.
И девочка не выдержала - дала нам домашнюю
гортанную заготовку по языку свободных негров с
мурашками по спине. Попса умрет! Соберет взносы
везде, кроме потайных уголков, и умрет.
Цивилизация давно уже делится. Примитивно. На тех,
кто слышит и не. На тех, кто видит и не. Откуда-то
все-таки решаются и приходят мальчики новой -
старой цивилизации, не способные повторять звуки
пустой толпы веселого примитива «дрожки».
Наличие общего права выбирать не достаточно.
Важно, чтобы в тебе заложили это право. И ты бы им
воспользовался и жил свободно, как джаз.