Ходил на концерт монстров из прошлого. Блюз ли
впадает в джаз. Или наоборот? Рок (энд ролл) в
достойной переигровке грузинского образца,
еврейского калибра не задумываясь о
национальности.
Просто, все народы заискивающе гуляют по
маленькой Британии, стараясь, приблизится к тайнам
портового Ливерпуля.
Но, братцы, оркестровая ямища перед зрителями
разрушает тему! Буфет сближает, а яма наглухо
рушит. Буфет к полтиннику не так уж нужен. Но яма
не нужна вдвойне. Монстры чуть оттянулись,
стареющие зрители слегка подожглись. Формат имеет
значение - такой, вот, получился странный вывод.

"...не выравнивай строчки,
это ведет к смерти»
С.Зоткин

не пиши
ничего
не придумывай
не беспокойся

если хочешь вернуться
подумай
уже не уснуть

детский смех
и ты маленький
голенький

помню
пою
мы с тобою
как белые боги

хоть бы раз
хоть бы вновь
но время прошло
не вернуть

не понять
и обидно
не шансы остались
а крохи

если кровь ты мог взять
или голос
как хочешь
бери

ненавижу
беспечны
любые
благие
итоги

до того
как упал
сын
коль
силы
остались

беги

Стареющий бард подшучивает над собой, над своим
треснутым голосом, но, собирая полный
университетский зал, он понимает, что имеет
право…
Он рассказывает нам о тех людях, которые
составили славу Саратова и посвящает им песни
первой части программы: Льву Горелику, Юрию
Ошерову, Олегу Янковскому, Евгению Миронову, Олегу
Табакову. Он очень аккуратен и точен в
высказываниях.
Жизнь в советско-российской местности многому
его научила, хотя три социальные песни «под
Галича» все расставляет на свои места – скрытая
природная ирония не может спрятать его от желания
высказаться о израненной стране по существу. И
снова идут имена памяти. Только вслушайтесь в
перебор людей, с которыми Ким «очень близко
приятельствовывал»: Юрий Визбор, Булат Окуджава,
Владимир Высоцкий, Александр Абдулов, Семен
Фарада, Марк Захаров, Давид Самойлов, Геннадий
Гладков… Конечно он не успел о всех и много
рассказать.
Концерт закончился через три часа, мы вышли, а
имена все звучали.

Я прочитал новых три стиха Зоткина и пять своих.
Наверное, лишнего. К тому же постоянно мешала
мужская пьяная и бесцеремонная парочка. Я сначала
огрызнулся, а потом настолько вышел из себя, что
одеваясь оставил телефон и очки. Хорошо, что в
Пабе достойный персонал. Хотя мне и пришлось ночью
за вещами вернуться.
На следующий день (точнее вечер) меня еще
больше вывела из себя дама, читающая в пятом ряду
не останавливаясь электронную книгу будучи на
концерте легендарного барда. Есть в этом некое
пренебрежение к окружающим. Да, и зачем тогда
приходила?

Мы знаем куски (значительные) из
"Колобка" и почти всю "Курочку
рябу", стих "Мишка-косолапый" и
т.д. Причем, непосвященным нужно сначала услышать
тему потому что все слова немного искажены:
"кукуя яба", "миса",
"самовай"...
Но, если что-то надо строится в
развернутое предложение. Так, оставшись на час с
уборщицей Леной, она просит "пима-кока"
(сок в коробочках). Та дает. Арина просит еще.
Лена говорит, что больше нет. Тогда Аи подводит
Лену к кухне и говорит ей: "На ру-ки. Я
посмотрю". Сок находится в верхнем ящике.
Лена в шоке.

Она мужественно отправилась с врачом и медсестрой
в кабинет, оставив бледнеющую маму в коридоре. Не
пискнув ни разу ребенок гордо вышел, зажимая ватку
в локтевом суставе: кровь опять брали из вены.
"Ма-му-ля - все". Сие мужественное дитя
звалось Ариной, и было ей к тому времени ровно год
и девять месяцев.

Аи говорит, повторяя все без умолку. Многие слова
и выражения она впитывает с первого раза, и теперь
с ней нужно крайне осторожно выдавать секретную
информацию и ругаться - об этом узнает весь мир.

На "Одноклассниках" девушка из нашей
юности рассказала мне об совсем различной глубине
памяти ее детей. Я ответил: "Все дети разные:
одни - в папу, одни - в маму, одни - сами в
себя."

Абстрагироваться от так называемого Литературного
Героя не удастся. Несоответствие между благодатью
свободы строки и реальными трудностями бытия будет
преследовать тебя весь отведенный срок. А если
говорить, в частности, о поэзии, то она не создает
экономической прокладки – даже не надейся. И лучше
принять решение сразу: готов ли ты мучиться всю
свою отведенную реальность, либо вкушать светлое,
доброе, чистое вокруг не замарачиваясь попыткой
привнести свои мучения и думки, и тем более что-то
вокруг исправить.
Глубокий алкоголик в пятидесятых и
шестидесятых, поэт Валентин Ярыгин, прошедший все
войны от финской, и отказавшийся от мирской жизни
прокурора сталинского послевоенного времени,
почему-то пишет: «…Облик русского интеллигента/Из
погибших, восстав за народ». Лучшие стихи часто
очень тяжелые. Особенно наши, русские, с
бескрайних полей и не обустроенных городов. Почему
я поставил первым тому же Ярыгину «Черный
переулок»? Да, он там просто был, он его видел, он
имел право о нем рассказать. И это очень сильно!

Зоткин пишет так, что понимаешь - можно просто
вникать и наслаждаться словом где-то рядом. Мой
друг, Сергей Зоткин, пишет одни из лучших стихов в
этой дурацкой стране. В ней суетятся племенами
поэты, но их все равно давно не слушают и не
читают. Даже не прислушиваются. Оставлю здесь один
из последних стихов современной свободы
человека-глыбы. Чтобы хотя бы бывающий здесь, мои
друзья (в т.ч. мой друг, Александр Львович)
прониклись.


С.Зоткин

расширение пространства

Александр Львович пожитки собрал,
шляпу надел и пальто,
дверь перед собою закрыл
и отправился в путь -
в обратную перспективу,
спиной вперед.

поначалу это было совсем непросто,
но скоро он научился,
и уже легко обходил деревья, дома, столбы,

автомобили, прохожих.
и люди, завидев его,
в свою очередь, уступали дорогу.
они понимали:
Александр Львович идет в обратную перспективу,

а поскольку он человек серьезный,
значит и дело это очень серьезное.

и он улыбался им,
и они улыбались в ответ.
им очень импонировало,
что он, удаляясь от них,
не поворачивается к ним спиной,
и вовсе не потому, что он их не боится,
или, прости Господи, презирает,
а потому (они понимали и это),
что в обратную перспективу
иначе не попадешь.

Все эти наши свехзадачи не стоят одного утреннего
стиха вслепую как бы, но по велению. Вот этот
свободный стих и останется. Возможно строчка из
него, возможно - его перепевка.
Кто написал "Под небом..." и как дело
было всем же, в массе, безразлично. Музыка
какая-то народная, но Волохонский участвовал,
Хвост - участвовал, Гребень давно поет, а значит
участвовал. Вот и все.

До ночи я ждал его звонок.
- Что делаешь?
- Я, сын, посуду мою.
- А-а. А мне плохо.
И пол-часа мы говорили. Хотя бы так, хотя бы
как-то так сначала. Как-то так...

Опять пошел снег. Город превращается в белое
полотно, и некий такой коллапс привязанности к
определенному месту намечается по полной
программе. А вот у сестры, живущей чуть севернее,
опять за минус тридцать. «Садики, школы вновь не
работают. Промерзли все и все. Ненавижу…» Не
привыкли мы уже так глубоко по зимнему. И не
смешно уже.

Муха Арина выдает в свои один и девять месяцев
первые два куплета детской поэтической драмы
Чуковского, почти, без подсказки. Книжка ездит в
маминой машине с ребенком от бабушки в дом, и
обратно. Иначе – засада (не спать, не есть...)!
Звучит стих из ее уст очень смешно (вчера
рассказывала мне по телефону).
Нужно обязательно записать на видео. Умиление,
когда твой ребенок в год и девять читает первый
куплет «В лесу родилась елочка…», нужно снимать
параллельно с читающем ребенком.

Вчера в одном офисе на троих завели разговор о
предстоящем юбилее общего товарища, и тут же
свалились к тому, что и самим предстоит скоро, как
к рубежу готовиться. Независимо через несколько
часов отзвонился старый приятель и пока я
пробирался в пробке напомнил, что у него полтинник
в одиннадцатом.
Пришел домой, открыл статью о теннисисте
Сафине, а тот, как умеет упрямо, говорит о
необходимости не загоняться по поводу круглых дат,
а отмечать их не принужденно. Сафину проще – ему
скоро всего тридцать.