- В беллетристике и дневниках совсем не высокий
градус. По определению!
- Но поэзия – забава молодых. Не забава, конечно,
если она настоящая. И нельзя искусственно
поднимать градус. Если виноград был хороший и
мастер по ходу не напортачил, то вино с годами
становится глубже, мудрее, появляется букет…
- Но ты же любил ходить над пропастью?
- Сомневаюсь. Я требовал от себя искренности и
ненавидел обязательства несмотря ни на что, до
тупизма…
- И с годами терял градус.
- Заладил. Ну, накидаю я дрожжей, подорву всё эти
длинные конструкции. Поздно ты пришёл со своими
советами. И хорошо, что раньше не приходил,
кстати.

Когда в иностранном отеле почти все русские
временами исчезает понимание, где ты находишься.
Конечно, примитивное отсутствие языковых барьеров
не плохо, но отсутствие такта, меры, свободный в
обращении матерный, приводят к простому выводу –
желательно в такие отели больше не попадать.
Десять, двадцать немцев задают больший тон, чем
новая толпа без рода и племени. А когда в конце,
как в новую нагрузку и донецкая закаченная братва
с длинноногими девицами понаехала… Язык тот же,
повадки от наших десятилетней и более давности.
Смотреть не смешно и на волейболе, я им поляны на
вылет несколько дней со своей командой не
отдавал. Чем вызывал нарастающую ярость, поимел
«случайно» выбитые пальцы и обещание вечером со
мной поговорить. Но мы в нейтральной территории,
парни. И здесь нам совсем уж нечего с вами делить.

Эйфория, восторг наступившего наконец-то и для тебя лета, возлияние
вечером с другом всяческих слов и напитков, плохая ориентация в
сумерках утра, восстановление в ванне вечерних отрывков событий и
тела, возвращение его к обеду в твёрдую вертикаль, некоторые повторы
дней – раза три с вкрапление весёлых парашютов, массажей, водных лыж…
Стоп. Ты приехал писать роман. Утреннее сопротивление и вот ты на
земле своих героев. И дальше ты занимаешься словами, в перерывах
спортом и, если бы не так мешали, возвращаешься домой, перевыполнив
все планы и восстановившимся для подвигов и славы.

Я погрузился снова в море и вновь пожалел. Забитые
пазухи и затянувшийся кашель, не позволили мне
чувствовать под водой комфортно. Я ударился
головой о цепь, всплыл, второй раз погрузился.
Рыбки и инструкторы в таком состоянии меня не
забавляли (рыбки, как рыбки), вспомнилось
изречение друга: «Море для меня, но там, где выше
уровня воды…» Я согласен: всё что выше – возможно
моё. А на второе погружение я просто не пошёл.

Каждое утро он оказывался в холе с открытым
компьютером и дымящейся сигаретой. Товарищи его
приветствиями не отягощают, жена ребёнка отдирает
с присказкой: «Не мешай папе. Папа деньги
зарабатывает». К концу отпуска он оставался,
почти, таким же бледным и с той же
проницательностью вглядывался в экран.
Местоположение на его постоянные размышления
вокруг столбцов и цифр, значение не имеет. Каждому
своё.

Регулярная утренняя мелодия с песенкой «Good
moning, good moning…» в турецком отеле чертовски
напоминает детские подъёмы в лагере на Волге с
призыв из рупорного громкоговорителя на завтрак
«Гуси-гуси га-га-га…» Бодрые интонации похожи –
время и место несколько разное.

Он ушёл так рано и в такое жёсткое время, что никто из нас не смог
оценить толком потери. Почти десять лет я не мог добраться до издания
его первого сборника. Почему сегодня очень хочется перечитывать и
публиковать в открытом пространстве некоторые чудные и никому, кроме
узкого круга, неизвестного саратовского поэта Александра Полякова
(1962-1994 гг)? Да, какая разница? Почитайте, как красиво, и не
ставьте, пожалуйста баллы ушедшему.

По себе крещенье. Александр Поляков.

Эта тяжесть красоты
Снова на землю вернется,
И тобою отзовётся
Эта лёгкость высоты.

И замкнёт небодержанье
Голос в пухе облаков,
Разомкнёт замки оков
В пережитом содержанье.

Сердце примет первозданно
Сухость листьев под венец,
И в миру умрёт певец
На кресте обетованном.

Ниспошлёт своё служенье
Этой тяжкой красоте,
И былинкой на кресте
По себе оставит жженье.

9-10 июля 1988 г.

Я повторю чужую мысль – вернуться в школьные годы
хочется лишь для того, чтобы одолеть и
забазировать в себе, продраться в так и не
давшиеся мне толком языки. Хотя бы английский.
Английский нужно знать хотя бы для того, чтобы
самому оценить красоту Шекспира, слушать
нескончаемые их мелодичные сонги, начиная с
«Битлов» и «Отеля Калифорния», и прочитать
одиннадцатую, непереведённую им почему-то, главу
воспоминаний Набокова…

Возьмите с собой в поход молодую жену, с которой
недавно отметил вторую годовщину встречи, и
взрослую дочь, которую не видел два года;
поместись с ними, с их любовью, ненавистью,
ревностью, энергией молодости и уверенности в
себе, в почти замкнутое пространство…и заставь
быть спокойным, последовательным, наполняя время,
параллельно со всей этой чувственной неразберихой,
чтением Набокова, началом собственного романа,
морем и тремя-четырьмя часами в день пляжного
волейбола…

Попадание Набокова в Набокова, можно частично
понять, узнав о вечерней звезде с слышимостью
«соловьёв в старых неэндемичных тополях за домом»
в роскошном клозете
с «дубовой отделкой, тронной ступенью и толстым
пурпурово-бархатным шнуром…»
(из мемуаров В.Набокова «Другие берега», часть
четвёртая)

В зависимости от твоего настроения, ты становишься
заложником невыполнимой задачи (миссия не
выполнима) или оказываешься легко с улыбкой пойти
через любые очереди. В зависимости от твоего
настроения и выдержанности к тебе идёт или нет
игральная карта, и ты способен или нет, выиграть
матч. В зависимости от твоего настроения ты
падаешь в «быть или не быть», либо не задаёшь
неразрешимых вопросов…

Стихотворение Александра Полякова (1962-1994),
моего товарища юности, участника поэтгруппы
"Просодия". Им заканчивается
единственная его книга, выпущенная в 2003 году в
издательстве "Светопись" (г.Саратов).

Бабочки

Ночные бабочки слетаются к столу,
К моей тетради, спутнице ночной,
Их крылья превращаются в золу,
Едва соприкасаются со мной.

В моих губах, трепещущих строкой,
Есть тот же дар тетрадного листа,
Узором с крыльев пишется рукой,
Когда душа свободна и чиста.

И пепел крыльев бабочек ночных
Средь белых ослепительных страниц
Покоем сна раскрашивают их
В недвижимом скоплении блудниц.

К обложке вензель в очерке пыльцы
Наложниц света, спутавших огни,
Иль серой каплей в нежные рубцы
Стихов бессонных движутся они.

И нет причины, чтоб остановить,
Спасти от столкновения с огнём,
Ночные бабочки слетаются не жить,
А любоваться промелькнувшим днём.

21-22 июня 1988г.

Бабочки Набокова в «Других берегах», прочитанных
мною солнечными турецкими восходами. Бабочка над
твоей левой лопаткой. Бабочки на праздничном
торте-башмаке – подарок в честь юбилея моей
компании. Мне отрезают главный кусок. С её тонкими
крылышками. Есть я её не могу, а пересаживаю
аккуратно на ложке к своему товарищу.
Бабочки давно покойного Саши Полякова – тонкого,
едва начавшего раскрываться, саратовского поэта.
«Ночные бабочки слетаются к столу, к моей тетради,
спутнице ночной. Их крылья превращаются в золу,
едва соприкасаются со мной…»
Мои смуглые от загара девочки – бабочки, дочь и
моя подруга последних двух лет, блаженно спят в
разный комнатах. Белая и тёмная бабочки. День и
ночь. Как бы не повредить их крылья, их души, их
сон…

В спорте, как в жизни: выйдя на ковёр, паркет,
поле – требуется забыть о всём свершенном ранее.
Вот ты, вот мяч. Что ты решил в конце сезона
повесить бутсы, не волнует никого кроме тебя. В
конце апреля - начале мая, ты понимаешь, что стал
более тяжёлым, чтобы неожиданно оторваться от
противников. Что делать? Волею судьбы тебя опять
заносит в Турцию и вместо размеренного провождения
на пляже (в твои то годы можно и полежать), ты по
три-четыре часа в день скачешь у волейбольной
сетки, отмеряешь свои регулярные «до поплавков и
обратно», замучиваешь всех своими новыми
теннисными способностями. В итоге получается, что
ты несколько другой возвращаешься в свой город,
получаешь свои последние пятнадцать минут на поле
и в одной из атак переводишь мяч в сетку. Больше
гол напоминает случайность – ты оказался в нужное
время в нужном месте, подставил ногу… Но в спорте,
как в жизни: случайности – следствия
закономерности.

Написание романа требует регулярности, большого времени и не
предполагает публичного обмена информацией с читателями до его
финишной главки. Мне, привыкшему на пространстве Интернета к
мгновенной обратной связи, приходится внутренне перестраиваться.
Подождите!