ПРОЗА

КАК НА ВОЙНЕ

Время в жизни получилось много. Огромное тянущееся изо дня в день время ночного сторожа. Ночью не спи - думай. Днём спать ты тоже не можешь – думай. Ходишь по чужому тебе городу – думай. Лучше бы он остался на войне – там всё ясно. Вон там за туманом утра враг, а здесь в траншее свои ребята. Всё просто. Он помнит, как вчера, то утро с низко стелящимся туманом и, как колотило тогда его тело непрерывно мелкая дрожь. А на неё, и совсем отдельно, наслоилось крупными толчками нечто заставляющее его тело гулять из стороны в сторону. Он помнит, что ничего не мог с собой сделать. И его оправдывало лишь одно – он был перед своей первой атакой. Вот и всё что он помнит в то утро: туман и два вида дрожи в одном теле. Спирт приглушил первую, но продолжал раскачивать до смешного взад-вперёд от второй. Если бы не сержант, который сначала его обматерил, тряхнул, а потом пробил в челюсть, он бы там так и остался тогда в траншеи. Постоянно заведённым алкоголем и своими криками, замполит, расстрелял бы его на месте.

Ему было семнадцать лет, и его война только начиналась. Он ещё не знал, что первая атака окажется для него последней. Их рота зарылась в редком подлеске, отрезанная от основных войск вражеским зенитным огнём. Командир был в атаке убит. Замполит был вскоре убит. Сержант был убит… Понять происходящее он не мог и не пытался. Просто всхлипывая, выл, уткнувшись в траву маленького оврага. Дрожь прошла. Всё прошло. Через день, его почти бессознательного подобрали немцы и почему-то тогда не убили. Тогда ему было всё равно.

Расстреляли бы тогда!

Он попал в огромный лагерь с длинными бараками и пытался, как многие, там выжить. Ранней осенью три крайних барака вывели за территорию лагеря, и повели, окружённых собаками, в неизвестном направлении. Видимо наши начали наступать, и лагерь требовал передислокации. Либо вели расстреливать? Тогда он был уже настолько худой и бестелесный, что думать о происходящем осознанно не мог. Почти прозрачный от голода, автоматически обречённый, совсем истраченный войной человек. Они почти все здесь такие были. Очень редко за уставшими веками в промельках жёстких глаз, только в некоторых прятались воины и мужчины. На очередном привале он не стал садиться, как все, а спокойно прошёл между собаками и охранниками в сторону леса. Самое удивительное, что на него никто не обратил внимание. До ближайшей спины охранника было всего несколько метров, но никто даже не обернулся. Он не побежал, потому что физически и не смог бы этого сделать, а медленно прошёл от большой кучи сидящих - стоящих людей до леса. Метров сто пятьдесят-двести. Добравшись до первой полянки, он рухнул в траву. Это и был самый главный поступок в его жизни. Теперь, когда так много времени прошло, он продолжает себя пытать теме же вопросами: зачем он так сделал, и вообще, зачем всё это? И если на первой у него есть понимание глубокой неосознанности действий невменяемо, то на второй, видимо, так и не найдёт никогда приличного ответа. Лучше бы ушёл вместо него какой-нибудь командир. Ему опять повезло – в лесу на него наткнулись партизаны. Через пару месяцев, когда его всё-таки выходили, он стал помогать в лагере. Нёс дежурства, рыл землянки, пилил и таскал дрова на кухню. А на задание вот сходить не успел – весной война окончилась. После войны на какой-то украинской промежуточной станции, он попал на допросы к СОБровцам. Объяснить причину пленения, а главное рассказать толком о побеге он так им и не смог. После допросов его отправили почти на десять лет в наши северные лагеря, во многом покруче немецких. Попробовать уйти оттуда он даже не пытался. Куда?

К моменту реабилитации ему не было и тридцати, но любое зеркало говорило об обратном: седой, старый, молчаливый мужчина. Лет через сорок ему принесли документы о реабилитации, добавили каких-то льгот. Чуть раньше его стали вытаскивать школьники на дни девятого мая. Стариков, проживших, все эти ужасы осталось мало, а он к тому времени, получил гирлянду наград в основном с круглыми датами Победы. Как-то раз неосторожно одел, купленный в середине семидесятых праздничный китель и молодёжь вцепились.. Что он им мог рассказать, что мог ответить на их смешные и глупые вопросы?

Он пыжился. Он пытался. Была Большая война и некоторым почему-то времени оставили много. Зачем?