Я говорил ему какие-то дифирамбы, но я по правде - по-хорошему ему завидовал. Ему все завидовали! Родители учили меня не считать чужие деньги, но тут дело не в них. Для меня - точно не только в них. Семён стал успешным, самым признанным ваятелем в нашем крае, а памятники его - переживут всех нас. Нас не сложно пережить…

- Ты разогнался, Семён, но улиц осталось не занятыми твоими... не так много.

- Ладно, ты… Хорошо, кэп, что ты вернулся. Я знаешь, о чём сейчас подумал? (он замялся) Было бы здорово сделать твои наброски!

- Не спеши. Тебе потом фотки принесут…

Юмор у меня и до само мобилизации, был достаточно едкий.

- Семён, скажу - не улиц, а площадей. Площадей в городе тебе скоро не будет совсем хватать. Площадей в городе Семёну не хватает!

Мы, как обычно с ним, пили испанское красное вино, и оно напоминало мне сегодня кровь. Не знаю почему.

- Хочешь, я покажу тебе серию женских набросков?

Хочу ли я увидеть что-то нового от моего школьного друга? Обязательно! Он полез на полку и вытащил несколько а-чётвёртых картонок. На них в различных графических позах была обнажённая женщина. Всё было изящно сделано - графика. Семён умеет, но её я сразу узнал. Несколько минут перебирал картинки и думал, стоит ли открываться, но вино сделало свою работу, и я сказал.

- Вика.

- Что?

Семён не сразу понял направление моих мыслей.

- Девушку зовут Вика? Ты где её нашёл?

Я его удивил. Он не стал сразу отвечать. Разлил остатки вина. Словно раздумывал - сказать мне правду, или как-то отделаться шутками.

- Родион – ты меня удивляешь. Почему Вика?

- А же искал её до отправления, Сём. Ты не в курсе? Это свежие наброски? - и я стал внимательнее рассматривать даты на картонках.

- Свежие. Я не знал про тебя. И я не знаю её имени.

Я молчал.

- Ты не веришь?

- И как ты к ней обращался? Девушка?

Семён молчал. Он находился в состоянии лёгкого шока.

- Представляешь, она представилась Королевой. Я её так и звал.

- Ну, вот видишь – всё сходится. Ты был с королевой Викторией? Её звали – Королева Виктория. Или просто – Вика.

Я злился, а всегда разговорчивый Семён, подбирал слова. И именно тогда он пригласил меня в галерею. Сдалась она мне, его галерея, если он на простой вопрос ответить не может. Но я пошёл. Вечер складывался странно, телефон удивительно молчал, а воспаривший в последнее годы товарищ, как зубы заговаривал – рассказывал по дороге на своём приятном баритоне о новых тенденциях в искусстве. Я не сопротивлялся – слушал всю эту бредятину. Слушал, но пытался понять - насколько пролегла в его душе Вика, позирующая ему обнажённая, и видимо неоднократно. В моём понимании – не могла не пролечь. Она и одетая убивает мужиков наповал. Я мог слушать его бредни ещё долго, но не выдержал.

- Ты же семейный человек, Семён. Как тебе не а-яй-яй - за молодыми девицами стелиться?

Он чуть не поперхнулся.

- Ты о…

- Вике. Все твои работы говорят, что ты был к ней не равнодушен.

Ситуация Семёна расстраивала, но мы шли в какую-то галерею, а на ходу Семёну было проще от моих слов уворачиваться.

- Слушай, кэп, я и вправду не спрашивал её имени. Возможно, и Вика. А ты откуда её... знал?

- Лучше спроси, как я её мог не знать? Или, что будет со мной, с тобой и с нами, если я её снова теперь не найду?

Я знал, что отвечать вопросами на вопросы не прилично, но новоиспечённый великий скульптор Семён, правда, сегодня моё недоверие заслужил. И тут мы подошли к высокой красивой деревянной двери в галерею.

- Хорошо - после поговорим.

- Если бы у нас что-то было, я бы тебя сюда, кэп, сегодня не привёл. Тебе нужно посмотреть на одну картину, - сказал Семён. Может это не она?

Галерея была двухэтажная, но залов было не так много. В маленькой тёмной комнате, подсвеченной аккуратным местным светом, висело относительно большое полотно, на котором находилась на кровати полуобнажённая Вика. Я в техниках не разбираюсь, но мне показалось, что это вообще была фотография. Где-то за спиной подошла хозяйка галереи и сразу заговорила с моим товарищем.

- Семён Евгеньевич, опять ваш телефон спрашивали. Говорят, что готовы Венеру вашу практически за любые деньги купить. Может, вы поговорите?

Теперь я был в трансе. Как же так, Вика? Где тебя носило по этому городу, пока я не ушёл из него на совсем? Кто тебя привёл к Семёну? Скульптор, твою мать! Меня ломало всего на части. Я совсем потерялся во времени. Я не мог слушать эти звуки, доносящиеся сзади. О чём они разговаривали? Как можно продавать мою любимую? Разрывали голову воспоминания. Как трассирующие пули они накатывали всё ближе на меня. Как танк, который мы никак не могли подбить с ребятами, а он пёр и пёр, собака. Я стоял на почти открытой местности и в маленьком зале. Я видел его свастику и вспоминал о Вике одновременно. Я затаился и ждал своего мгновения, но сердце моё превращалось в булькающее солнце.

- Семён – ты гений, - сказал я, и моё сильное молодое тело стало без меня и без спроса падать вниз.

Лифт

Я живу на четырнадцатом этаже тринадцатиэтажного дома. Так получилось. Сначала был проект на тринадцать этажей, потом передумали и организаторы строительства решили заработать на мансарде, и всё строение подняли на один этаж. Поднять-то подняли, но видимо от скорости принятых решений получились «кривые» чертежи и «дырявая» крыша. И изначально старый наш лифт с трудом ходит до тринадцатого, а я живу на последнем - четырнадцатом. Не я один знаю, что в четырёх из шести квартир в нашем доме крыша течёт порою буквально. И мне и подобным «счастливцам», каждый переход из зимы в весну и обратно достаётся достаточно нервно. За десять лет мою часть крыши «в лёгкую» ремонтировали раз пять, но уверенности, что осенью или весной не придётся снова подставлять на кухне вёдра, а потом местами менять потолок, нет никакой.

А так всё нормально… Великолепный вид на Волгу с уголком нового пляжа, возможность выйти на крышу индивидуально или с любимой вечером и ночью - посмотреть на звёзды. Выход не удобный, узкий, практически на коленях, но несколько раз в год я его использую – вывожу друзей и себя, а до определённого понятного всем времени запускал в небеса свой дрон. Более того, скажу, что однажды – давно это было – у меня на крыше случилась настоящая любовь. Как вам правильнее сказать – как у взрослых. И стоит ли постоянные мучения с крышей, радости одного того раза, даже не знаю. Может я для этого я квартиру и покупал, а может и нет. Причём, будущее не покажет – на этот вопрос, как и на многие другие – вообще нет никакого точного ответа.

Я думаю, что знаю всех соседей в моём подъезде, но они стали с годами меняться – дети имеют привычку вырастать, а взрослые «теряться». Только несколько семей живут, как и я – больше десяти лет и возможно никуда больше перемещаться не хотят. Или не могут? Вот сейчас начал пересчитывать, и остановился на числе десяти устойчивых, а квартир в подъезде более тридцати. Я со всеми по привычке здороваюсь, но думаю, что мало кому из них интересен писатель, живущий на самой крыше. Лифт наш небольшой, и как я говорил – изначально беушный - идёт вверх-вниз медленно пятьдесят две секунды. Наши замечательные строители экономили на всём, и мы их в лифте каждый раз вспоминаем. И радуемся, кстати, когда он не ломаясь долго ходит. Особенно такие, как я – «верхнеэтажники». Я после тренировок и со своими уставшими футбольными ногами иногда запредельно радуюсь – идёт! И можно чуть вздремнуть и подумать.

Да, ещё – я обострённо чувствую запахи. Началось это видимо в детстве, когда у меня развивалась аллергия. Мама с бабушками тогда - в советские - всячески помогли мне её в основном подавить, а вот ощущение, что все запахи мира проникают мгновенно в меня – осталось. Поэтому стараюсь вниз лифтом не пользоваться. Особенно в выходные. Вот проехал мясник Вова с седьмого этажа. Лифт пахнет не мясом, а дешёвым вчерашним пивом с элементами алкогольной отрыжки. Вот проехала тётя Катя с двенадцатого. Пахнет умирающим телом и забитыми напрочь порами. Может, я не правильно формулирую, а тётя Катя всех в доме переживёт, но приходится накидывать на нос осенью шарф, а летом углубляться в рубашку. Всё – кажется, можно выйти. Чуть было не задохнулся.

Получается, что я знаю - чем душатся, все мои подъездные соседки. Думаю, что крайне редко ошибаюсь – кто из них только что до меня проехал. Думаю, что не ошибаюсь. Консерватизм в деле запахов у людей чаще всего невероятный. Первый раз мне об этом рассказала двоюродная сестра из Кирова. Выяснилось, что тридцать лет она пользуется одним и тем же парфюмом. Не могу сказать, что её третьему мужу не повезло – думать над тем, какой выбрать плафон перед очередным днём рождения сестры не представляет никакой проблемы. Итак, я знаю, как пахнут все мои привлекательные и, так себе, соседки, а что мне с этим делать не имеет никакого прикладного значения. Поэтому - вниз пешком, а вверх, как получится.

Лет пять назад, я задумался, о создании федерального бренда - кафе с названием «Соседи» с возможностью таким же любопытствующим, как я, хоть как-то, хоть иногда, хоть в каком-то усечённом варианте собираться вместе. Даже площадь в торце дома обследовал, но всё-таки передумал. Когда мне это делать, писателю и поэту? Так что дарю идею за просто так, а кому будет совсем интересно – она у меня даже достаточно детально где-то прописана...

Красная линия

Пока я ходил в душ, на улице рассвело. Скажу вам, что очень не удобно - на одной ноге заскакивать за высокий буртик нашего душа, но каждый раз я вспоминаю – четыре с половиной месяца без душа вообще и мгновенно радуюсь - и так пойдёт!

Меня никто не заставлял записываться добровольцем. Да, с моим упрямейшим характером, вообще не возможно что-то заставить делать без собственного желания. Я так устроен – уж, извините. В военкомате в тот день было не много народа, а военком оказался приятным коротко стриженным полковником лет пятидесяти. После того, как, почти сразу, стало понятно, с моим-то бесчисленными наградами по спортивной стрельбе, что точно возьмут, меня пригласили к нему в кабинет.

- Я со всеми разговариваю – ты не думай!" И всем говорю простую мысль – уходить нужно желательно с официальной женой здесь. Есть две причины – и вы парни не маленькие, их знаете. Первая юридически не оформленным женщинам, мы не вправе отвечать на запросы. Мы не будем с ними разговаривать, понимаешь?! И вторая – вы на войну идёте, а не куда-то там… Не дай бог – деньги в семье останутся. Дети есть?

- Нет.

- Плохо. Что с женой?

- Мы развелись полтора года назад. Несколько раз встречались снова. С ней однозначно не получится.

- Опять - плохо. Учти, расписывают вас за один день. Найди кого-нибудь. У тебя недели полторы есть. Я девочкам скажу…

Интересный такой. Найди кого-нибудь. Верка, с которой я «трусь» по понедельникам и четвергам замужем за идиотом. Двое детей. Точно - не мои. Анька, бывшая жена… Да, что о ней говорить. Задачка стояла не простая. Я позвонил Ване и Косте – сказал им, что ухожу, и школьной знакомой Анастасии. Редкий случай, когда с женщиной можно дружить и обсуждать все проблемы. После смерти мамы в ковид, наши разговоры по телефону стали увеличиваться по времени в разы, и мне часто казалось, что только Настя меня и понимала. Была она а нашем классе лёгким таким воробышком, и удачно вышла за Петра из параллельного. В общем, всё у неё было хорошо.

- Насть, найди мне жену срочно. Можешь?

В тот вечер мы разговаривали часа два, и Настя приняла детальный портрет моей будущей супруги. Мы, конечно, больше меня подтрунивали, и даже – я ей разрешил - обсуждали мой поступок. К утру о вечернем разговоре я , почти, забыл, потому что начал внимательно и последовательно собираться – складывать от бывалых в кучку нужную информацию и искать на рынках необходимые вещи.

Через двое суток последовал звонок от Насти: «Я нашла тебе невесту». Честно говоря, мне уже было не до неё. Точно помню, что была суббота и я обещал помочь в саду, сгорбившемуся в последний годы отцу. Но глупо было сразу отказываться.

- А кто?

- Ты её не знаешь. Я у неё спрашивала. Разведёнка. Без детей. На два года тебя младше. В самый раз. Марина её зовут. Записывай телефон.

Вечером я позвонил Марине, а в воскресенье мы встретились в городе в известном кафе. Честно говоря, я не нервничал. А что мне нервничать – я скоро должен буду уйти в такие места, где нервы очень даже пригодятся.

Марина оказалась вполне симпатичной молодой женщиной в зелёном платье с маленькой родинкой на левой щеке. Фотографии Настя присылала, но родинки этой я не видел - видимо как-то с другой стороны она снималась. Мы поговорили о дождливой погоде и не очень понятном последнем отечественном кино, которое на днях, удивительно, параллельно посмотрели. Даже подумали, что в одном зале. Оказалось - в одном, но с разницей в пару дней.

Я не знал, как перейти к сути, но «можно Мари…» – так она представилась, сама начала.

- Я знаю, что ты уходишь. Там - красная линия. Чтоб ты понимал, у меня был любимый человек, совсем на тебя не похожий. Но такой же бестолковый. (она говорила медленно, но чётко) Его несколько месяцев нет совсем. Понимаешь? Он говорил мне тогда, что нужно срочно идти в ЗАГС.

- У нас один военком…

- Возможно. А я не пошла. У меня был очень неудачный брак до этого, я ещё в состоянии аффекта находилась, понимаешь?

- Жалеешь, что не пошла?

- Как тебе объяснить. Я не то что жалею, но те, кто туда уходят – не должны быть одни. У Вадика мама была – она ему отчасти меня скомпенсировала. Мы вместе его гроб встречали.

Она сидела напротив такая чуть раскрасневшаяся, вполне красивая. Я даже пожалел, что не пришёл в кафе с цветами - думал ещё…

Я вообще не знал, как продолжить. Не рассказывать же ей при первой встрече про свою маму? И Мари, умница, тогда помню взяла всю нагрузку на себя.

- Всё мы понимаем слишком поздно. Ты можешь ко мне не приставать, но, если хочешь - пошли ко мне. У меня однокомнатная квартира тут не далеко. Я вчера убралась, приготовила, вино купила…

Кто же будет оказываться.

Только через полгода я оказался на месте. Если точнее, то через семь месяцев и пять дней. Нас, правда, очень хорошо готовили. Нас реально готовили не умирать. Я за несколько месяцев научился точно стрелять из разных и очень хороших ружей, и был – не вру - всегда в своём умении одним из первых. С Мари мы тогда сначала регулярно созванивались, а потом – когда у нас отобрали мобильники, то стали писать письма.

Делал я это первый раз в жизни – поэтому, уверен, получалось на выходе очень смешно. Наивно. Но подсказывать в этом начинании мне было абсолютно некому. Мари же засылала мне встречную вереницу влюблённостей и добрых историй. И когда письма приходили (обычно одним днём через две недели), я удивлялся своей жизни по новой, и уходил в свой уголок весь этот ворох читать, выстраивая последовательность писем по датам, перечитывая их и возвращаясь к отдельным моментам. Я же мог и не узнать, что так бывает! Что столько хороших слов есть в русском языке.

Нас отправили на красную линию в начале весны, когда очень хотелось спать и, чтобы всё и без нас мирно закончилось. не получилось без нас. В мокрых, грязных снаружи блиндажах, давно обстроились и жили уверенные и не кичливые мужики, многие, прошедшие целый год войны. Потом - в госпитале, я понял, что у всех бывает на входе по разному, но мне с Вовой - моим наводчиком - невероятно повезло - нас приняли, как своих. После недели карантина и первой вдумчивой работы по офигевшему местному укро-снайперу - нам с Вовкой удалось «успокоить» надоедливого товарища - мы получили первые поздравления. Спирт тогда я старался разбавлять водой и получил полное право выспаться «сколько хошь».

А где-то через два месяца, нас совсем неожиданно начали окружать, и в какой-то момент, мне пришлось резко перебраться в гнездо пулеметчиков. Оба Лёхи к тому времени были убиты и полили красную своей кровью, мой Вова к тому времени присоединился к ним – к двухсотым, но знаний на аффекте – не зря я их всех всё это время назойливо расспрашивал –мне хватило, чтобы начать в одного перезаряжать крупнокалиберный и палить. И возможно с кем-то ещё рядом – я не понимал тогда - удалось остановить ошалевшего врага. Плохо помню ранение – только боль, но атаку наших низколетящих вертолётов не забуду никогда. Я бы сам на месте врага обоссался от этого зверского приближающегося шума и атакующего пламени. Но всё я не помню.

Следующие мои кадры появились в низком (так мне показалось) коридоре больницы. Очевидно, что я был жив, но слишком много народа кричало всякое вздорное, матерное и неразборчивое вокруг. И везде пахло кровью. Тогда-то я почему-то вспомнил нашу первую встречу и слова Мари: «Там – красная линия». Откуда она про неё знала, точно не поймёшь. Сейчас прямо не спросишь?

С того света меня вытащила пухлая крепко-грубая медсестра Нина – ну, так я думаю, которая смачивала мои сухие огромные тогда губы водой, раньше других увидела заражение на левой ноге и, видимо, обратилась по мне к усталым хирургам.

Кто больше кричал, тот и был больше правым. Кричащие вылезают из таких пропастей, где немые падают навсегда. Мы этого не знали? Нас этому не учили. Не скоро, но каждой ночью мне стала приходить в видениях моя мягкая добрая Мари, которую я, конечно, не то чтобы не успел полюбить – я просто помнил отрывочно совсем. До росписи в ЗАГСЕ мы встречались всего три раза, и каждый раз мне было не очень удобно, переходить с незнакомой женщиной с разговора на… сами знаете.

Встречу с Веркой я пропустил тогда в понедельник, но не в четверг. Уже зная про всё, она пришла по-настоящему со мной прощаться. Как говорится, мы чуть не сломали кровать, и всё остальное…

В подмосковном госпитале пришло сначала единственное в жизни письмо от отца – он извинялся, пересказывал нашу семейною историю с сестрой, с мамой в детстве и юности, и опять же извинялся, что дал мой адрес Аньке. Потом пришла куча старых писем от Анастасии – ведь разговаривали мы с ней сейчас каждый день – из которых, я с удивлением понял, что у них совсем не так просто и гладко с Петром. Но Петра я по-мужски не сдавал и просил её только не отправлять его, не подготовленным в нашу сторону.

В начале мая (я точно знаю число, но значение это для вас не имеет) пришла новая почта, в которой неожиданно было письмо от Аньки. Она рубила своими привычными противными фразами о том, какой я кретин, что не слушался её с самого начала. Она ничего путного опять не сказала. Не извинилась. Не покаялась. Собственно, всё как обычно. Она, ушедшая из моих снов (почти), пыталась что-то мне объяснить, ничего не объясняя.

Я не стал ей отвечать. У меня есть теперь настоящая жена. Мари же я написал, чтобы она не переживала и искала себе новую историю. Зачем ей в тридцать лет связываться с неопределённым человеком без одной конечности? Я впервые писал Мари все мои мысли спокойно, вразумительно, не усложняя текст и очень даже конкретно. Я впервые стал понимать, что прошёл свою красную линию, благодаря абсолютно случайным обстоятельствам. Провидение хранило меня.

Не знаю, как бы всё развернулось дальше, если бы в середине мая утром после завтрака мне не сказали: «К вам пришли…»

«Кто?», - подумал я, и тихо спросил: «А кто?»

- Жена.

И тут я стал чуть нервничать и ждать, когда откроется дверь. Время застыло перед тем, как в мою комнату с соседом вошла… моя потерянная (я так думал) младшая сестричка Света.

- Меня иначе бы не пустили, - извиняясь, заходя угловато с сумками и в халате, сказала она.

Когда ничего не остаётся - времени и тех надежд, которыми ты был обременён в юности. Когда остаётся тело с оставшимися на нём костями. Когда ты понимаешь, что все те девушки и даже твои жёны - может быть были правы, но поздно им отвечать. Вот тогда...

История любого человека не исключительная. Тем более история меня. Что я сделал? Где я был? Люди перемещаются по шарику по полному кругу, а я всего-то - сходил на свою войну. Дело это для моей страны, я там понял, привычное, но мы очень не хотели оказываться с врагами совсем рядом. Потому что они такие же парни, только зазомбированные. Правда, они считают, что мы точно такие же славянские парни, только зазомбированные. Полная хрень! Правильнее израсходовать до конца рожок и был бы новый.

Когда в палату вошла родная сестра, я случайно ожил. Ну так я прикалываюсь - случайно не оживают! Где носило Светку все эти годы история умалчивает, а я не скажу. Не то чтобы тогда захотелось жить, но как-то шевельнулись новые старые камни. Хотя главные камни моей души навсегда остались на красной линии.