* * *
Мир говорит
со мной на языке,
Которого никто
не понимает.
То облаком, то ветку наклоняет,
То яблоко к моим ногам
роняет.
Мир говорит
со мной на языке,
Которому не нужно
Обучаться,
А только слушать, только
Удивляться,
Смотреть и плыть,
Дышать, держать, держаться
И просыпаться
с яблоком в руке.
* * *
Вдохнуть - и зарыдать над чёрными полями,
Над белой костью обнажившихся берёз,
над блеском слюдяным реки, что льдами
в стеклянный гроб заключена в мороз.
Прощанье птичьих стай из поднебесья грянет –
в страну за морем долгий путь лежит.
И если уж совсем невыносимо станет,
ты просто подожди. Снег забинтует, где болит.
* * *
Войди в несуществующий сарай,
по лестнице слезь в неглубокий погреб.
Оттуда видно звёзды. Вечный полдень.
И жаром дышит детский деревянный рай.
Сокровища коробочек с гвоздями,
в порядке пилы и рубанки по стенам.
Никто не знает, что мы здесь, и нами
осознаётся вдруг, что будет с нами
и всё, вперёд на жизнь дарованное нам.
* * *
Дом там, где книги, сказала Дина.
Там, где висит на стене картина.
Там, где собака встречает тебя,
Задом виляя и очень любя.
Там, где пятно от вина на обоях
Напомнит о ссоре, едва не убившей обоих.
Не понять уже, где лестничная, где грудная клетка.
Стекло царапает знакомая ветка.
Тени бродят по потолку.
Охотники Брейгеля на снегу.
Календарь на две тысячи надцатый.
И не за что удержаться нам.
Тянет сквозняком иного мира
Вдоль плинтусов городской квартиры.
Но удержаться необходимо.
Остаться необходимо.
Потому что дом там, где книги,
Сказала Дина.
* * *
Свет,
сгорая, станет тьмой кромешной.
Флейта
затихает навсегда.
И на днях
закончится навечно
жизнь
по обе стороны моста.
Здесь
была я юной и беспечной.
Там
любовь горела, как звезда.
И казалось,
будет бесконечной
жизнь
по обе стороны моста.
Нет,
не повторится то, что снится.
Может
данью будущему стать
Та, что так
стремится завершиться
- жизнь
по обе стороны моста.
"Эмили Дикинсон посещает Саратов"
Вот лик Земли. Течёт Река.
Над ней сияет Мост.
И золотые фонари
льют свет, подобно Звёздам.
И где у города Душа –
Гадаем, но не знаем.
Пока лишь блеск стальных кишок
В Раскопе наблюдаем.
Бульдозера жестокий Нож
Земную грудь терзает
И Сердце красных кирпичей
В раскопе возникает.
В избытке вы найдёте
Получше этих мест.
Скитайся по миру, душа,
Пока не надоест.
* * *
Алексею Александрову
Вновь в холодном сквере
Листопад горит.
Горсть огней дрожащих
В горсть твою бери.
Ничего, что город
Про тебя забыл.
Возвращая,
"помни" тоже говори.
Кто на перекрёстке?
Мы или не мы?
Сонные районы,
Мягкие холмы
Ясно различимы
с этой высоты,
На какую сможешь
Приподняться ты.
Furkula* погасит
Резкие толчки
При работе крыльев.
Местный или гость,
Что ты получаешь,
сильно сжав виски:
стоптанную память? Сломанную кость?
Вяжущий тутовник, тающий калач...
Я сказала первая!
Не успел - не плачь.
* - Furkula --та самая вилочковая кость
* * *
Вот мчится тройка почтовая
По Волге-матушке зимой
В Саратов, скажем.
Ямщик, чего-то напевая,
качает буйной головой.
Панкратов, скажем.
И вот приезжает Панкратов
В заснеженный город Саратов.
Ну, там конфетки - бараночки,
Играют тальяночки,
Городовые усатые
Охраняют шлагбаумы полосатые,
Скачут детишки румяные,
у кабака в обнимку качаются пьяные,
Молодцы синеглазые с сайками,
На углу казаки с нагайками...
Год, скажем,
Тыща девятьсот пятый.
Вали поскорее отсюда, Панкратов.
* * *
Неродная земля
Снится мне по ночам.
Пахнет там розмарином
И ветры с нездешнею силою дуют.
И воздушная лодья
Плывёт по небесным волнам,
Унося меня прочь,
В те края, где меня расколдует
Пыльный ветер,
зелёная влага реки,
Золотых фонарей
чайный свет
И запах кленового дыма.
Но до белой зимы
Буду я замирать, уловив
Невозможный, внезапный,
Чужой аромат розмарина.
* * *
Боль
Причиняешь мне вновь.
И весь жизненный
Опыт мой бесполезен.
И всё же
В сердцевине яблока
Скрыта любовь.
Там сердце,
Ясно видимое
В разрезе.
* * *
Он снова тронул мои колени
Недрогнувшей рукой,
Сосед по маршрутке.
Тогда я
Поставила сумку
С восемью килограммами картошки
Ему на ногу.
Выражение его лица
Вознаградило меня
за всё пережитое.
* * *
Всяк человек, что живёт на свете,
чем-нибудь да гордится.
Сильный силою гордится, а славный - своею славой.
Красотой красавица, умом - умный.
Многодетные детьми, а прочие - свободой.
Даже нищий, что сидит у храма,
повод для гордости имеет,
потому что всяк, кто на него посмотрит,
сразу начинает Бога славить
за великую щедрость и милость.
И только соседка наша, тётя Лида,
ничем не гордится - времени нету.
Сорок лет полы она моет,
мимо пройдёшь - сердито скажет:
"Вытирайте ноги ваши чисто!
Проходи скорей, не стой колодой.
Не задерживай меня, Христа ради.
Видишь, сколько грязного осталось".
* * *
Женщина,
везущая коляску,
Толкает перед собой
Волну замедленного времени, полного
Дневного сна, пылинок, кружащихся в золотом луче,
пушистых волос на темени.
Везущая коляску
Толкает перед собой
Облако белизны:
Пелёнок, платков белоснежных, марли,
Мелких жемчужных зубов, молока,
Переливающегося в белую чашку.
Толкает перед собой
Невидимый аквариум,
Наполненный будущим.
* * *
#Простожизнь
Просто свеча на ветру.
По чёрным стёклам
бегущие капли сотру –
то ли чайник
слишком долго кипел,
то ли слёзы печали.
Вначале
мы не ведаем,
как темнота
рывком обрывается в жизнь,
а потом
машем белым платком
на причале.
Всем, кто видеть не хочет,
Даётся достаточно тьмы.
Света круг расширяется, и
что-то близкое к истине мы
при свече различаем.
|
назад
