***

Свобода, да, о вечная свобода,
свобода жить, свобода умирать.
И белый снег — какая благодать —
с январского повалит небосвода…

А там весна и грохот ледохода,
ручьям и рекам — русла выбирать…

Потом страда — спины не разгибать…
Ржи золото, деревьев позолота —
всё позади. Уже ноябрь дохнул.
Пригорки листьев вместо листопада,
пустых кустов колючая ограда,
деревьев голых чёрный караул
и первый снег. Раскрытая тетрадь
белым-бела, как смертная рубаха…
Свобода жить. Свобода жить без страха.
Без страха жить. Без страха умирать.    


	***

Кружился снег, стократ воспетый,
кружился медленно и строго,
и под полозьями рассвета
плыла январская дорога.

Неприбранная мостовая
лежала в белом беспорядке,
мучительно напоминая
об ученической тетрадке.

Ах, сколько снега, сколько снега,
какая чистая страница —
пройти, не оставляя следа,
и в пустоту не оступиться.

Ах, детство, детство, моё детство
моё фарфоровое блюдце,
мне на тебя не наглядеться,
мне до тебя не дотянуться.

Над розовыми фонарями,
над фонарями голубыми
кружился снег, и губы сами
произносили чьё-то имя.

  
	***

...живу по горло в январе,
в неслыханном его затишье,
и шарканье в парадном слышу,
и чей-то кашель во дворе.

Запоминаю каждый шорох,
оглядываюсь на бегу,
а над рекой дымится город
в тяжелом елочном снегу.

А там, за выгибом реки,
уже темнеют переулки -
озябшие особняки,
как музыкальные шкатулки.


	***
   
   Ах, как накурено в темном подъезде, 
   ах, как натоптано, ах, как темно. 
   Черная лестница, белая песня - 
   черное, белое - словно в кино. 
   
   Прямо из горлышка - горько и сладко, 
   жарко и холодно - пей без остатка! 
   Катится вечер, гремя и звеня, 
   девочка в губы целует меня!!! 


	***

Февраль фарфоровый, хрустальный,
и  гуттаперчевый февраль.
Легко всплывала над устами
дыханья - белая спираль.
И по спирали, по спирали
слова лукавые всплывали -
прозрачней мыльных пузырей.
и плавали вдоль фонарей
и фонарей не задевали.
Ты говорила: не хочу,
и вырывалась, и смеялась,
и снова к моему плечу,
заплаканная, прижималась...


	***
   
   Вот снег неумелый и мокрый 
   по горло дворы завалил. 
   О, привкус живительной охры 
   на синьке февральских белил. 
   
   А большего нам и не надо, 
   такая у нас благодать, 
   такая простая отрада 
   снежки в мирозданье кидать. 


	***

Окно выходит на задворки,
на жестяные гаражи.
Учебник в почерневшей корке 
на подоконнике лежит.

А дальше – желтые ограды,
подслеповатые дома,
и воробьи не в меру рады,
что вот кончается зима.

А ты молчишь, меня не слышишь,
едва страницы шевелишь,
и вдаль на облака и крыши, 
за раму черную глядишь.

А там, гудками пробивая
окраинную благодать,
легла дорога окружная – 
не развести, не разорвать.


	***
   
   Мне бы жить легко и неторопко 
   в подмосковном городе одном, 
   где деревья, стриженные в скобку, 
   до утра гуляют под окном. 
   
   Сахарок размешивать в стакане, 
   по ветру пустить черновики, 
   а потом на выцветшем диване 
   развалиться, скинув башмаки. 
   
   Погляжу, а улица все та же - 
   хорошо асфальту и траве, 
   да собаку рыжую поглажу 
   по лохматой, мудрой голове. 


	***

Ну что ты? Видишь, мир господень
сегодня снова беззаботен,
а улицами - листопад
и у него такие струи,
и у него такие струны,
такую музыку струят!
А где-нибудь в Замоскворечье
найдется двор, найдется вечер,
найдутся нежные слова,
смывающие все заботы.
Свет расплывется, голова
закружится... Ну, что ты? Что ты?


	***

А у нас на Зубовском бульваре
рупора играют во дворах.
А у нас на Зубовском бульваре
дождь вразброд и окна нараспах.

Дождь вразброд и улица — вкосую,
светофор вкосую на углу.
Женщину поющую рисую
осторожно пальцем по стеклу…

Не наказывая, не прощая,
тихо наклоняется ко мне…
молодость моя или чужая —
женщина, поющая в окне.


	***       

…когда приметы листопада
закопошатся там и сям,
когда незваная прохлада
уже бежит по волосам,
когда над городом упорно
играет чёрная валторна,
и на развалинах жары
пируют старые дворы,
и розовая хуторская,
разученная наизусть,
закружится, и я смеюсь
и рук твоих не выпускаю,
и недоделаны дела,
а ты проста и весела…
А небо хлынуло потоком
и нам загородило путь,
и так легко его потрогать —
вот только руку протянуть…



	***

Небо начинается с земли,
с лепета последнего былинок,
с огонька случайного вдали,
с желтых Якиманок и Ордынок.

Как страницы, листья шелестят.
Где-то рядом, где-то очень рядом,
слышишь, подступает листопад,
мы с тобой стоим под листопадом.

Задыхающаяся жара
торопливо обжигает щёки,
дождь зарядит с самого утра,
глухо забормочут водостоки.

Дождь зарядит с самого утра.
Эта осень на дожди щедра.
Капли расплывутся на стекле
небо возвращается к земле. 


	***
   
   ...оно написано лиловым, 
   оно еще не стало словом, 
   случайный выдох или вдох, 
   прозреньем поднятый врасплох. 

   Оно возникло как разгадка
   того, о чем давным-давно
   шептала детская кроватка
   и лампы желтое пятно.
   
   А как потом бывает сладко, 
   когда лукавая тетрадка 
   смежит лукавые глаза, 
   когда погаснут голоса 
   божественного беспорядка... 

   И не разгадана загадка... 
   

	***

Вот это пруд, а вот сторожка,
а это я с тобой иду,
иду по вымокшим дорожкам
в больничном вымокшем саду.
Не бойся девочка, не надо,
нас не оставит никогда,
ни бормотанье листопада,
ни эта серая вода.
Холодных облаков движенье,
неровный голубой проем -
все это только подтвержденье,
что никогда мы не умрем...


	***

...но вы забыли, что в итоге
стихи становятся травой,
обочиною у дороги,
да облаком над головой.

И мы уходим без оглядки
в неведенье и пустоту,
когда нам давние загадки
разгадывать невмоготу...

А ветер длинными руками
раскачивает дерева,
и листья кружатся над нами
и превращаются в слова...