***

Дикой силой
Табун кипит.
Жеребцы танцуют,
Топча тюльпаны.
Глубже, глубже
Следы копыт.
Тоньше, тоньше
Свистят арканы.

Юный табунщик
От счастья глуп,
Цветов нарвал
Для смуглой Мадонны.
От жара девичьих
Ладоней и губ
Нежно лопаются
Бутоны.




Северянин


Руки своим дыханьем грея,
если на Север тебя занесло,
глазами и кожей чуешь острее:
воздух, землю, пространство, тепло.

На горле твоем не сыграли волки –
будут нюхать солярку и мазь.
При тебе стихотворцы умолкли,
лауреатской костью давясь.

Взглядом не удостоил коллега –
он не сильнее тебя, а злей,
если мысли не глубже снега
и черней не убитых тобой соболей.

Тебе помогла не ума палата,
нож и порох – твоя родня.
Понял радостью азиата:
доехал, добрел, дополз до огня.

Ночь. Куржак. Одиноко. Грустно.
Последний стакан задержал у рта:
услышал, как в морду мамонта с хрустом
вгрызается вечная мерзлота.



Больничный парк


Под дубом, посаженным пленным французом,
уланом, драгуном ли Наполеона,
солдаты Афгана из дебрей Союза
жуют мандарины – 
подарки наследников Багратиона.
Шуршит позапозавчерашняя «Правда» – 
в ней всё: от ЦК до солдатского долга.	
Но вскрытою веной от рая до ада,
тампон теплохода качая,
дымится вдали ядовитая Волга.
Под тенью широкой, прохладу глотая,
славянка с татаркой залились слезою.
Калеки Поволжья, Урала, Алтая,
хирург на две ставки,
чем я вас, не знавший войны, успокою?
Меня миновала небесная кара – 
мой сын не распутывал петли Саланга,
его напоила кумысом Самара,
с улыбкой, наверно;
плевком до лица не достала Паланга.
Герой Кандагара сестру обнимает,
от боли мыча непечатное слово.
Еще не такое в России бывает.
Протез за валюту.
Спасибо тебе за дубы,
Ватерлоо. 



Лось
		В.А.

Не научился путать следы –
напоролся на пулю лбом.
Шкуру снимают кривым ножом,
режут от паха до бороды.

Вырубят с лобной костью рога,
взвесят сердце на липких весах,
в железобетонных домах
отведают с ливером пирога.

Не шелохнулся столетний кедр.
Псы рычат, требуху теребя.
Конец охоте!
Ноздрями пещер
вечность обнюхивает тебя.


Гон

Слабак обит с ног 
и втоптан в землю. 
Сезон любви,
осенний гон,–
тремя красотками под елью 
олень-счастливчик окружен.

Он самый сильный,
самый гордый,
он шею не свернул в бою,
он окровавленною мордой
уткнулся в милую свою.
Любовь красавцу
свет затмила,
но волки пролетели мимо.
Охотою клыки точа,
летят по следу секача –
волкам приелась оленина.

И я подумал про себя – 
любовь звериная жестока 
хоть у оленя, 
хоть у волка.
Как можно убивать любя? 
Всегда ли там, где льется кровь, 
предполагается любовь? 
Кто из потомков динозавра 
в живых останется назавтра?

Ведь кончится осенний гон,
утихнут рык,
и рев, и стон.
Кому найти –
найдут друг друга,
и все опять пойдет по кругу:
орел найдет свою орлицу,
верблюд – горбунью,
львицу – лев.
Свою упрямую ослицу
осел к себе заманит
в хлев...

Но благородные олени 
друг друга ставят на колени!

Зато житуха муравьям – 
жратвы хватает тут и там.
Жуй челюстенками все лето –
надолго хватит два скелета,
тех двух,
что намертво рога
сцепила смерть
в любовной схватке.
А та,
что сердцу дорога,
и неприступна, и строга,–
ушла к другому.
Без оглядки.




***

Помнишь,
дед тебя водил
встречать рассветы
за реку?	
В поэзию
идёшь один – 
в неё не водят
за руку.