***

Есть время, но все же проедусь.
С талончиком в левой руке
я сяду в усатый троллейбус,
в светящийся белый троллейбус,
в промерзший до дрожи троллейбус,
до инея на потолке.

Мне стоит в дверях появиться –
я буду, как ребус, решен.
Посмотрит торговая львица,
мужчина с гербами в петлицах
и в красных «бананах» девица
и молча отметят: пижон.
Но только простите меня,
я еду дежурить в больницу,
в ночную, глухую больницу,
кому-то в дежурной больнице
я буду нужней, чем родня.
Меня этот искренний кто-то
узнает, и шепот пойдет,
что Игорь Геннадьевич, доктор,
тот Игорь Геннадьевич, доктор,
да, Игорь Геннадьевич, доктор, 
уже начинает обход.

              ***


Есть между нами жуткое сродство, 
Такое неприметное вначале: 
Твое дыханье у моей печали. 
Твои глаза у горя моего. 
Я болен. Нету проку в докторах. 
Они жужжат своим ученым кругом 
О том, что не является недугом 
Кромешный стыд и бесконечный страх 
Того, что я достиг ночного дна, 
Что я опять кружусь в бесовской драке, 
Что лишь одно мне видится во мраке: 
Летящий крестик твоего окна. 



              ***

Пойми, мне эта ноша тяжела.
Мне не у кого выпытать прощенья.
Я для тебя не просто искушенье.
Я страх ночной, летящая стрела.
Я вещь во тьме. Я дьявол среди дня.
Я бред. Я холодок опасной бритвы.
Поверь, я слышу все твои молитвы
Во имя отторжения меня.
Но я когтей своих не тороплю.
Я жду. Моя надежда не пропала.
И знает сердце черного опала,
Как зло и страшно я тебя люблю

              ***


Стихотворение в альбом Наталии Кочневой 

Француженка, умелица, кокетка,
Прошу тебя, пошей мне черный фрак.
Есть у меня заветная монетка.
Я об услуге не прошу за так.
Веди рукой уверенней и резче – 
Я в новые фасоны не уперт.
Мне шли всегда классические вещи:
Красавицы, седаны, конный спорт.
От гордости и радости покупки
Я прекращу крысиную возню
И совершу прекрасные поступки,
Раздам долги и маме позвоню.
Я буду, наконец, прощен и понят.
А в миг, когда растает волшебство,
Меня забудут все, а фрак запомнят
И мастерицу, сшившую его.





              ***

Таких красивых баб в Саратове штук пять. 
Или четыре, нет, три, две, одна такая! 
Как оказалась ты на кольцевой трамвая? 
Нет денег на такси? Есть повод казнь принять? 
Намного все же ты, чем кажешься, старей. 
Нечеткий маникюр, морщинки, подбородок. 
Но так ты далека от остальных уродок! 
Как далека Москва от этих фонарей. 
Твой черный лимузин ржавеет в гараже. 
В чужих домах живет твоих служанок стая. 
Пожалуйста, уйди! Уйди, не жди трамвая - 
Нет времени уже, нет времени уже... 

              РОМАНС

Ты не могла бы мне перезвонить?
Я еду, скоро выскочу из зоны
Охвата. Это веские резоны,
Чтоб оборвать связующую нить,
И этот невеселый разговор
Об очевидных признаках распада,
О бесконечных поворотах ада,
В которых мы кружимся до сих пор.
Дышал большак, наглела шоферня.
Бежал лесок, текла недвижно Волга.
Я говорил еще довольно долго.
Но ты уже не слышала меня.



              ***


Андрею Сокульскому 

Это снеговоздушная смесь
Не горчит и вставляет не сразу.
Я тобой оброненную фразу
Повторяю: Мы все еще здесь.
Да, мы здесь, наша участь страшна.
Мы раздавлены этой эпохой.
Но мы здесь. Нам с тобою не по …
Этот город и эта страна.
Слышат сквер, и площадка для игр, 
И каштан, что могуч и разлапист,
Мой стальной, беззазорный анапест,
Твой серебряный. Чистый верлибр.
Да, мы все еще здесь. Тем острей
Прорезаются грани предмета.
Чем Отчизна щедра для поэта?
Так вот все повернулось, Андрей.
Что шмотье? Что монета в горсти?
Что понты и хмельная бравада?
Ничего человеку не надо,
Кроме тихого слова: прости…
К сорока, к сорока четырем
Боль затокала в порванной жиле.
Только смерть мы уже пережили.
Мы уже никогда не умрем.

             
              ***

Я говорю дорогу, лес, дома.
Я говорю тебя светло и грустно.
И это немудреное искусство – 
всего лишь способ не сойти с ума.

Я говорю себя, как будто я
нетутошний, окольный, посторонний.
Стоящий на расплавленном перроне,
где в трех аккордах простеньких гармоний
«Прощай, под белым небом января…»

лабает ВИА. Термина «попса»
тогда в природе не существовало…
О чем я? Да… о том, что я устало
произношу собаку, небеса,

и вновь тебя, детей, больную мать
(совсем старуху – семьдесят минуло).
Дай Бог, чтобы чутье не обмануло,
дай Бог, чтобы случайно не толкнуло,
сказать не так. Или не то сказать.


              *** 

На помойке с утра ветерок.
Что-то шепчет кусок целлофана
ржавой емкости из-под пропана,
отслужившей положенный срок.

А вокруг никого вообще.
Лишь свободно одетый мужчина
наблюдает, как едет машина
в направленье к погосту вещей.

Облака. Предвещенье дождя.
Гулко букает бочка пустая.
Ветер рваную книгу листает,
интересного не находя.


              ***

В моем уходе некий есть прикол
какого-то особенного рода:
боль ограничила мою свободу.
Чуть в сторону – ограда, частокол.

Испытывать терпение мое
довольно поздно – я по жизни твердый.
Но вот сижу с нечеловечьей мордой, 
терпя внутри горящее смолье.

Но я горжусь тем, что могу острить,
хотя, увы. Довольно мрачновато.
Какая-то дурацкая расплата.
Да и за что, но некого спросить.



              ***

Пепельница полна 
страшными,
перегоревшими мыслями.



              ***

Воспалённые слёзы утешь.
Отшептавшие письма не рви.
В этом городе ветхих надежд
Невозможно прожить без любви.

Ты в окно посмотри наугад.
Там распахнутый мается двор.
Там теряет листву виноград.
Словно рушится красный забор.

Главный врач средне-волжских широт
вновь меняет зеленку на йод.
А на небе один самолёт.
А на небе другой самолет.

Ты случайную кофту надень.
Засвисти посреди тишины.
Будто нету убитых людей.
Будто нету гражданской войны.

Кошка глупая кресло когтит.
Мимо сонная муха ползёт.
А один самолет долетит.
А другой самолет упадет.

              ***


Выбери, выбери чистое, чистое поле.
Выведай, выведай числа оставшихся дней.
Прежде чем сдохнуть, ты зубы источишь от боли.
Прежде чем сдохнуть, ты ногти сорвёшь до корней.

Выкраси в чёрное белую, белую пряжу,
чтобы жена себе чёрное платье ткала.
Вычисти, вычисти пол, а угольную сажу
выброси в ночь, чтобы та догорела дотла.

Выдели, выдели самую главную книгу.
И дочитай, дочитай до конца, до конца.
Ты не почувствуешь неумолимого сдвига
мира, когда ты живого лишишься лица.




              ***

Умирать – это вам не в игрушки играть.
Умирание – это такая работа.
Молчаливо терпеть, не бояться, не врать,
и держать, и держать сверхвысокую ноту

угасающих дней и бредовых ночей,
вспоминая отцовский неношеный китель.
Из немногих оставшихся в доме вещей
по наследству он твой, господин сочинитель.

Ты достанешь его и, рукав теребя,
удивишься – как новый! – носи не износишь.
И поймёшь, что у времени ты для себя
ничего не возьмёшь, ничего не попросишь.



              ***

О, гуди, голова, гуди.
На подушку свою пади.
Дождь идёт у меня в груди.
Дождь идёт у меня в груди.

Ты словами меня не тронь.
Ты на грудь мне приляг и тонь.
В сердце бьёт ледяная молнь.
В сердце бьёт ледяная молнь.

Это наша с тобой беда.
Крохи со столу – нам еда.
Дождь не кончится никогда.
Дождь не кончится никогда.