Андрей Сокульский

- Не могу начать. Если попробовать рассказывать вам свою жизнь, то получится, как-то неправдоподобно. Мне проще вам сочинить что-нибудь. Дайте тему, несколько слов. Можете - обрывок мелодии. Можете какую-нибудь вещь показать. Мне достаточно…
- Я знаю! Я встречался с вами здесь, более года назад. Вы мне написали тогда за час шикарный рассказ. И что удивительно – почти всё в нём, правда. И что более удивительно - всё обо мне.
- Да, странно. Я не помню.
- Как вам упомнить. Вы же здесь каждый день?
- Каждый.
- И каждый день вы пишите новую историю.
- Почти. Бывает редко, что заказчиков нет, но я всё равно пишу. Хотя чаще находится один-другой. У меня и регулярные поклонники есть. Человек семь-восемь…
- Они оплачивают вам счёта?
- Я ем мало. Пью, с некоторых пор, умеренно. Знаете, однажды за день я написал одиннадцать рассказов, восемь стихотворений и три новеллы. С третьего заказа я всегда прошу деньгами. Сколько дадут. В тот вечер я уехал отсюда на такси. Мне показалось тогда, что я стал знаменитым писателем…
- А вам кто-нибудь говорил, что вы гениален?
- Много раз… Но о том, что автор гениален, может знать только сам автор.

Немного странный разговор, происходил в питерском уютном ресторане. Мужчины сидели за маленьким столиком на двоих. Тот, кто справа, по легко просчитываемой стоимости элегантного костюма, по монолитности и значительности фигуры и по чистому покрову головы, явно походил …на состоявшегося ныне, «сквозь войну и ненастья», крупного русского бизнесмена или банкира. Тот, кто слева, по мягким размытым линиям свитера и не первой свежести вельветовых брюк, худобой и длинными седыми волосами, с ходу попадал в продвинутую и широкую группу местных «художников».

- А вы попробуйте. Рука же не онемеет. Я обещаю оставить всё в тайне. Пишите не задумываясь, как обычно. Да и, допустим, я заплачу вам двести баксов.
- Вы же понимаете, что дело не в цене?
- Я понимаю. Поэтому ставку поднимать не буду. Зачем?
- Вам не интересно, чтобы я что-нибудь придумал? Вам не интересно знать что-то помимо этого серого дня… над Невой?
- Мне не интересно. А чтобы как-то вас завести, заинтересовать, я покажу вот эту толстую папочку.

Мужчина развязал большими пальцами белые тесёмки и выложил перед художником четыре-пять сотен листов, исписанных мелким и уверенным почерком.

Художникy тут же вспомнилась вся заточенность местных официантов, выхватить у него из под носа исписанные листки, убежать с ними в чрево ресторана - в недосягаемую для него зону, а потом вернуть первоисточник с приговоркой - «сохранили для истории».

Художника слегка дёрнуло. Полтора года неизменно, как на работу, да, именно – на работу, ходил он в этот ресторан. Столик, за которым они сейчас сидели, был «отвоёван» его ратным трудом и медленным превращением в местную достопримечательность. Конечно, он был не памятник, не барельеф, но рассказы-стихи созданные им из ничего, мгновенно, очень любили. А некоторые продвинутые читателей могли вполне приблизиться, дотянуться до смысла, понять суть. И в следующее посещение дать задание позаковыристей. Многие приходили сюда вновь и вновь из-за него…

- Я не пишу свою историю.
- Я знаю, но можно же попробовать?
- А зачем вам это? Даже не так. Давайте я спрошу сначала о том, - нравятся ли вам мои произведения.
- Ну, если бы не нравились, я бы не собирал.
- Логично. А можно спросить – зачем вы их собираете?
- Спросить можно, ответить сложней. Вы что, считаете - они могут быть так легко утеряны?
- Не знаю. Я не задумывался. То есть задумывался, но значительно раньше. Да… И всё-таки
– зачем вам они, вам?
- Во-первых я всё это прочёл, - «банкир» красиво махнул на лежачую перед ним папку. Это же ваше предложение: « Но в славе, которая к нему неожиданно пришла, он уже не нуждался.»
- Моё…
- Или : « Импровизация освобождает подсознание, а воссоздание прошедшей жизни всегда намечает оттенок грусти. Вспоминая и радостное, и тяжелоё – ты всё равно грустишь по утраченному времени».
- Наверно, моё. Я всё не помню…
- А это: « Собственно я умер давно. Сопровождение слов из моего теперь нефункционального тела необходимо лишь для производства тех забытых слов из давно, тех забытых чувств из давно, которые я не успел тогда, в давно зафиксировать, потому что был по настоящему занят…»
- А вы тоже из Давно?!
- Вот именно. И мы могли с вами сидеть на одной парте в школе, например.
- Ну нет! Я всегда с девочками сидел.
- Я образно.
- И я, - художник ухватился за случайную спасительную для него фразу. Просите меня, пожалуйста, но лучше не заставляйте писать о том, что я теперь почти не помню. Удивительно, но я не могу начать писать только об одном – о моей прожитой жизни.
- О нашей.

Мужчины выпили по сто пятьдесят грамм водки, закусив исключительно малосольным огурцом. Трёхкратно расцеловались. Папку банкир забрал с собой.

Возвращаясь, домой, художник обнаружил в кармане своей куртки две стодолларовых купюры и копию доисторической фотографии, с двумя улыбающимися мальчишками - первоклашками. Тот, кто был на ней слева, уж очень был похож на него…

ПРОЗА

ИМПРОВИЗАТОР