* * * 

Но так ведь не легче, скорее, напротив –
обманут,  суля облегчение, слезы.
На черный, колеблемый речкою плотик
садятся листочки ветлы и березы.

А сколько их, невероятно красивых
легло на песок, на траву и дорогу!
Брожу, собираю - не будучи в силах
смириться с потерей, довериться Богу.

Вон там, у дороги, на колотом камне – 
кленовый, расцвеченный неповторимо…
Возможно, протянута с неба рука мне,
моя же вслепую протянута мимо.


	* * * 

Не может быть урока проще: 
научит, если подобрать, 
любой листок в осенней роще 
меня науке умирать – 

чтоб я себя преображала 
освобождаемым огнём 
и малодушья избежала 
при угасании своём.

Тепла земля, хрустальна муха,
зеркальна черная река, 
и тяжелейшая наука 
пока обманчиво легка.

Пока ещё не умираю, 
хотя уже вполне живу – 
живу, брожу и подбираю 
и возвращаю на траву.


  	* * * 
  
Туман, и дождь, и грязь, и слякоть – 
до середины декабря,
не глупо ль нам по снегу плакать?
Но коли плачу, то  не зря.

Согласно всем душевным данным,
мне просто жизнь моя нужна,
что снегопадом долгожданным
бывает преображена.

Она со мной, да я не с нею:
узнать ли сразу не могу,
принять ли сходу не умею?
Когда же все уже в снегу,

и все берутся за лопаты,
а снегопад неутомим,
и остальные снегопады
толпятся в очередь за ним,

и на снегу сидит синица -
тогда и в жизни, что дана,
нельзя нимало усомниться:
она. Моя. Теперь. Одна.


	* * * 

Свежий снег на самом деле
удивительно пушист, 
на заре крылом задели 
тёмно-рыжий крепкий лист. 

Он лежит на синем, белом, 
золотом сухом снегу…
Мне пора заняться делом, 
я теперь уже смогу 

что-то сделать с этим солнцем, 
снегом, деревом, листом, 
с ярким ситцем за оконцем, 
за серебряным кустом…

По сугробу цепь отметин – 
той сороки, верно, след…
Что хочу я сделать с этим – 
описать? Не знаю. Нет.


	* * * 

Я твердила себе «Держись»,
толковала про грех и зло,
а зима началась как жизнь:
стало вольно, бело, светло…

С полки варежки достаю
и, как жизнь свою всю назад,
в эту зиму вхожу свою,
в мягкий медленный снегопад.

Листья рыжего камыша
над застывшей уже водой…
Молодеет во мне душа
или кажется молодой?

Старых варежек серый пух,
за спиной через поле след…
Или то не душа, а дух? – 
у души ведь и сил-то нет…  


	* * * 

Кабы не падавший сутками снег, 
кабы не эти глухие сугробы – 
вряд ли удался бы смелый побег, 
прошлое быстро меня догнало бы.

Не из больших он, однако, удач, 
не сорвала бы я с горла аркана,
кабы не оттепель, кабы не грач,
кабы не дерево в каплях тумана.

Стало быть, я у беды на виду, 
я оторвусь от нее понемногу, 
кабы не дерево в белом цвету – 
я бы теперь потеряла дорогу.

Темные яблоки в каплях дождя, 
прошлые беды – непрошлые годы… 
Тихо войду в листопад, перейдя
линию фронта, границу свободы.


	* * * 
	
Я устала. Мой труд бесполезен.
Я сдала. Я заметно слабей…
За окном на гремучем железе – 
воркотня и возня голубей.

Их большие подвижные тени
населили серебряный лес;
за верхушками  белых растений – 
яркий холод февральских небес.

Устою ль в обретенном теперь я?
Что еще я до смерти смогу?
Тают пальмы серебряной перья – 
вижу двор в потемневшем снегу.

Это дворник – он лед разбивает;
лед не нужен, и будет разбит.
Я устала. Но день прибывает,
дворник трудится, голубь трубит. 


	* * * 

Не унимается мороз,
но что-то в облике берез
неуловимо изменилось:
они почувствовали милость
и стали… как-то мягче, да,
нежней! – хотя кругом сугробы.
А я прогноз читаю, чтобы
узнать наверное, когда
Господь подарит нас весной – 
поскольку нет во мне доверья;
 не такова я, как деревья,
что всякий день передо мной.


	* * * 

Огромных ножниц звук сердитый,
обрезки грубой простыни,
в густой траве – сырые плиты,
по сторонам кусты и пни.

Бинтую раненую грушу
и душу с нею заодно,
мою расщепленную душу
стянуло плотно полотно.

Теперь найдет живая влага
свои каналы, а весной…
Спасаю древо – ради блага
людей, спасающихся мной;

их очень мало, я должна им…
Теперь нельзя слабеть бинту,
потом, весною, мы узнаем,
что груша старая в цвету.


	* * * 

Это дикие гуси кричат в темноте…
Нет, никто не кричит. За амбаром вода,
там, по нижние сучья в апрельской воде – 
смутно видимый сад, а над ним – провода

и просветы луны. И никто не кричит – 
ожидание крика. Он мог бы помочь,
но, желтея просветами, странно молчит
эта ночь половодья, гусиная ночь.

Как томится готовое эхо в груди!
То сижу, то брожу, то ложусь на кровать…
Торжествующий крик узнаванья пути – 
я вот также хотела бы свой узнавать.


	* * * 
 
Теперь такое время года – 
сухая тёплая весна – 
когда вздыхаема свобода,
но сколь загадочна она!

О ней, к большой моей печали,
пока известно лишь одно:
при вздохе чувствуема, но
недостижима ни в начале,

ни на исходе наших лет…
Апрельским лесом целый день я 
брожу, дышу, и что же – нет
моей душе освобожденья!

Стою на пне, вбираю вид
берез, небес и огорода…
О, как меня она томит
своею тайною, свобода!


	* * * 
	
Я однажды вышла в поле 
перед тихою рекой 
и вошла по высшей воле 
в неожиданный покой,

и судьбе своей дивилась 
совершенно как чужой…
Кратковременная милость 
неготовою душой 

не использована толком,  
не забыть бы, что была – 
на закате летнем долгом, 
за сараями села.


	* * * 

Сирота с поднебесья,  смешной завиток,
потерявши последнее птичье тепло,
обнадежив дощатый настил и песок,
на зеркальную воду у борта легло,

у пятнистого мокрого борта ведра…
Я свидетель сему - нисхожденью пера,
что лежало поверх отраженных небес,
но зачем одиночеству столько чудес?

Чтоб кормить ими душу? Не будет сыта!
отражается в мелкой воде высота,
покидает горячую птицу перо…
стану в письмах своих я рассказывать про

чудеса, что зачем-то на каждом шагу,
только в письмах к тебе я про них и могу.


	* * * 

Стоит последнее тепло,
водою скорой под корягу
кленовый лист уволокло,
а я завинчиваю флягу

с лесной водою и кладу
ее в рюкзак, и через ельник
к дороге медленно иду – 
такой вот выпал понедельник.

Как ни разбита, ни слаба,
уроки дня сего усвою.
Головка темная гриба
приподняла сырую хвою,

сейчас достану ржавый нож…
Белеет срез. Кричат сороки.
Учусь тому, что мир хорош – 
какие трудные уроки!


	* * * 

Как происходят чудеса?
Закономерно и нежданно,
переменяя в полчаса
того, кто бился неустанно

с душой своею много лет - 
тяжелой, косною, больною...
Позавчера — ошибки нет - 
произошло оно со мною.

Не та, совсем уже не та,
не привыкаю, обвыкая...
А достижима ль высота,
хотя бы даже и такая,

по сути, крохотная — без 
отнюдь не крохотного чуда?
И разве трудный путь отсюда
наверх - возможен без чудес?